– К нам, поди, решил ее притащить?

– Да ничего я не решил! – он вновь разгневался да тут же угас и добавил, невозможно растягивая слова от утомления: – Вообще не знаю, что делать.

С Тамарой что-то происходило: лицо ее недобро кривилось, глаза блестели от подступающих слез, рот расползался в какой-то скорбной улыбке, почти как у Луки. Она дернулась и силой, словно выплевывая наружу то, что копилось на протяжении многих дней, выдавила:

– Господи, да помоги ты ей наконец!

– И как же я ей, по-твоему, помогу? Денег, конечно, можно найти, с оклада или тридцатки отложенной дать. Только выйдет мало, а зимой как-то выживать придется.

– Нет, ты ей свои-то не давай. Ты лучше верни то, что она заработала.

– В смысле? – не понял Радлов.

– Слушай, у тебя от бессонницы и всех этих цифр, – она небрежно махнула рукой в сторону бумаг, – совсем ум пропал. С мамаши ее денег стребуй, ты ведь умеешь. Баба она малограмотная, наговоришь чего-нибудь эдакого, как вон Андрею в свое время. Ежели по-хорошему разобраться, Ирка-то сама заработала. Не стану уж комментировать, каким местом, да ведь все одно – заработала. Припугнешь старуху – она и отдаст.

– Можно попробовать, – согласился Петр, подумал немного и спросил: – Получается, ты ее на самом деле простила?

– Нет, не простила. Просто мать свою вспомнила, как она меня молодую на улицу гнала и била, когда я приехала беременная, – женщина всхлипнула, но без слез. – Я же к матери подалась как к той, которая всегда простит, всегда на твоей стороне, кем бы ты ни был. А когда родила, так она меня к Лизавете пускала только на кормление, в остальное время била и даже за человека не считала. Потом, конечно, утихомирилось все… и сейчас мне ей помогать приходится, все равно мать, не чужая тетка… но я не забыла. Ничего не забыла, каждую ссадину на своем лице помню, – Тома помолчала с минуту, как бы собираясь с мыслями. – В общем, и мне ведь Ирину жалко. За ту выходку с могилой не простила я ее и никогда, наверное, не прощу. А все ж таки жалко.

– Значит, не совсем бессердечная ты у меня, – пошутил Радлов и погладил жену по белесым волосам. – Схожу после ужина, попытаю счастье. Мысль-то дельная, да мне в голову не пришла. Видно, и вправду от бессонницы ум теряю.

Через час Радлов вышел из дома. Кругом расстилались густые сумерки с синюшным отливом – почти ночь. Водянистая пелена по-прежнему висела в воздухе – от нее щекотало лицо и ощущался мороз на щеках, поскольку ветер обдувал мокрую кожу. Даже борода не очень спасала.

Радлов шел через пустырь. Раньше здесь громоздился заброшенный проулок, из которого зимой выехали все немногочисленные жители, но летом все дома как-то незаметно снесли – никто не мог толком сказать, когда именно, просто были дома, а теперь их нет. Земля отошла заводу, но никаких построек на ней пока не соорудили.