Шурик представил Спортсмена – не этого, мёртвого, а «старого», санаторского рубаху-парня, который предпочел купить водку, а не красть. Вот если бы сейчас вернуться на пару деньков назад, и Сашка рассказал бы ему о случившемся и мучающих вопросах, что бы Спортсмен ответил?

– Подумай. А имел ли он право на жизнь? – Толян предстал в воображении всё тем же беззаботным скептиком, выбритым и светловолосым, сжимающим в руке бильярдный кий. Он, будто кусая уголок, вытащил сигарету из пачки, прикурил и покатал её в губах – жесты истинного, уверенного в себе мужика. – Имела ли эта скотина хоть какое-нибудь представление о человечности? Ты, не задумываясь, убиваешь комара, цедящего кровь. Так почему бы ни хлопнуть подобного паразита? Только из-за того, что он большой, с руками-ногами и по ошибке наделён головой? Правильно говорю, молчальник?

В полузабытье, на грани воспоминаний и сна появился санаторский меланхоличный Молчун и, как обычно, процитировал откудато:

– Волкодав прав, а людоед нет.

«Что-то сейчас он разговорился и… настрелялся» – мелькнула полуозорная и сразу осознанно глупая мысль, и Шурик погрузился в сон.

Гордость распирала грудь. Он сумел! Он связал кружево скатерти, сплёл романс и рок, создал Песню. Мелодия и слова ещё звучали в голове, отражённые лесной тишиной: «Где мой дом?!» Огорчало одно: он пел сам себе, не имея слушателей, даже деревья и кусты размывались темнотой и тянущимся с реки туманом. Он замолчал, вслушиваясь. Издалека, как из-под земли, доносился голос – он приближался, в нём с трудом, но можно было распознать слова, и Сашка ужаснулся, узнавая картаво опошленный вариант своей Песни.

Из ночи напрямик надвигался громоздкий человек: застывшее, в шрамах лицо искажено, будто расплавленное в огне, а затем застывшее парафиновой маской. Надо стрелять. Шурик помнит, как можно избавиться от этого человека. Нажать на курок. Но автомат молчит, хотя палец вдавлен в курок до боли. Газон подходит ближе, надо кричать. Но горло перехватило. Всё было сном: смерть Спортсмена, похороны, костёр. По-прежнему Сашка прячется за деревом и ждёт. Он ещё не убил. Есть другой выход. Шурик бежит, подпрыгивая, ну же – пора лететь! Колючки хлещут по лицу, обожжённые, без зелени ветки – подобные он видел только на картинке в учебнике географии – мешают, хватаясь за одежду. С левитацией покончено. «ГДЭ МЫЙ ДОМ?!» – картавит сзади. Шурик запнулся, падая. Саксауловые – или какие там ещё! – ветки преградили путь непроходимой стеной. С проворством загнанного зверя, обеспокоено втягивая ноздрями невесть откуда взявшийся запах гари, он оборачивается лицом к преследователю, трясёт автомат, стучит по корпусу, дёргает затвор. Надо стрелять! Уверенность, что на этот раз оружие не подведёт – источник или последствие ярости?