После второй сигареты сон незаметно подкрадывается сзади и шлёпает по затылку. Помотав головой, Сашка вновь ополаскивает лицо, пьёт воду и обходит помещение, проверяя – плотно ли закреплена доска, прижимающая входную дверь; не видно ли чего за окном, выходящим к свежей могиле и кустарнику. Ни зги. Чернота да стрёкот кузнечиков. «Цикада» – выпрыгивает полузнакомое слово, почему-то ассоциируемое с кузнечиками: возможно, их дальняя родня. Он проходит в маленькую комнату. Бездыханный Спортсмен навзничь лежит на кровати и не вызывает ничего, кроме недоумения. Храп Бортовского продолжает действовать на нервы. Опомнившись, щупает уши. Находит только один фильтр, другой, скорее всего, выпал во сне. Маруся спит, разметавшись, чуть свесив голову и ногу с кровати. В темноте её руки и лицо кажутся неестественно белыми пятнами. Белыми и бледными. Может быть, и она умерла? Сашка подсаживается, стараясь уловить дыхание, не слышит. Пугается и прижимает голову к груди. Вздымающаяся и опускающаяся, одновременно упругая и мягкая, даже находясь под одеждой, заставляет его изменить дыхание и отшатнуться. Жива, и – слава Богу! Но ощущение теплоты и жжения на щеке, которая касалась девичьей груди, ещё долго не проходит. Наблюдая за ланеобразностью расставленных ног, Шурик чувствует смутное, затем горячее желание. Понимание и осмысление этого чувства только расслабляет. Он пытается смотреть в окно, курить. В горле першит от дыма, но тяжесть в паху не проходит. Но он нехотя докуривает и смотрит в окно. Расслабленность потворствует сну, силясь поднять пудовые веки, он кусает губу и просыпается…

Иринки нет. Чернота. Свет пропал. Надо подойти к окну – возможно луна расскажет, что здесь происходит. Шаги даются с трудом. Кружится голова. Пучок слабого мерцания из окна касается пола. Что-то с ногами, они одеревенели и стучат грубыми, нечищеными сапогами. Когда он успел переодеться? На нём грязная, но не лишённая изящества роба, пахнущая потом, и резким – словно кошка справляла на ней нужду. Непонятная повязка на руке. Свастика? Он подходит к окну, пытаясь разглядеть в темноте сросшиеся ель и рябину. Но лес изменился, деревья поредели и обгорели, скрючившись. Он трёт глаза и видит за деревьями руины дома, у которого уцелел только обломок стены, где стоят грязные, оборванные люди с впалыми щеками и глазницами. Потом они падают, хватаясь за тела и мажа их красным.

Уже не понимая, есть ли сзади комната, а впереди, словно обгоревшие спички, почерневшие деревья и руины, он делает шаг. И бредет по завоёванному, разваленному бомбардировками городу, по серой от пыли и чада дороге, непригодной для транспорта из-за груд обломков. Они, возможно, послужат хорошим надгробием тем, кто не успел выбежать, кто замешкался, хватая вещи, кто не проснулся. Два дня назад здесь был ад. Сейчас – скорбное, дымное молчание, давящее со всех сторон…