– Там зэки, Саша. Двое. Забыл?

– Мы оружие прихватим. Они не осмелятся. Бежим? Нет ведь никого. Экипаж погиб. Спасать некого. Мы своё отработали. Я жить хочу!

– Эй, где вы там?! – шумел Бортовский, он явно был не в духе. – Тут корреспондентик сюрприз приготовил!

Они вышли к берёзе. Могила, наспех забросанная землей, напоминала кляксу посреди чистого листа. Девственность леса и царство тишины были здесь нарушены надолго, пока кучка земли не зарастёт травой, и ничего больше не будет напоминать о людях, посетивших это место. Похожая могила осталась на пасеке. Могилы – следы. Путь от могилы к могиле. Неужели так и будет дальше? Маруся поёжилась, солнышко сегодня не баловало теплом. Кончилось бабье лето, осень дыхнула холодом в затылок. Промозглая и серая, как могила. Стойкая зелень ещё противилась её приходу, но постепенно сдавалась, впуская в себя желтизну ковыля. Холодный воздух облизывал пальцы, заставляя прятать их в рукава. Не зря-таки захватила вторую кофту. Вспоминая уходящий год, девушка почувствовала его обречённость, сравнимую разве что с обречённостью опадающей листвы и закатом человечества.

Балагур оказался в центре внимания и весьма этим гордился, растолковывая сохранившиеся знаки на бересте, выдавленные свидетелем катастрофы. Чуть ли не приписывая себе его заслуги. Маруся рассматривала небритые лица и вслушивалась, пытаясь представить одинокого радиста, чудом уцелевшего после крушения вертолёта. Он обязательно мог походить на Молчуна. Вот он вылезает из-под обломков, удручённо оглядывается, как быть дальше. Болит подвёрнутая нога, запекается кровь на щеке. Бредёт наугад на запад, предположив, что выйдет к реке, над которой недавно пролетали. Возможно, поглядывает на небо, проверяя: не ищут ли его? Должны искать. Не знает, что метеостанция давно уже сгорела. Что-то случилось. Он не может идти дальше. При падении ушиб ещё и копчик, каждый шаг даётся с трудом, пронзая болью спину и ноги. Он не вышел к реке, вернулся к вертолёту, там его будут искать в первую очередь. Его встречают два трупа. Волоча ноги, пошатываясь, они преследуют – медлительные, но страшно неотвратимые. Каким-то образом ему удаётся прихватить топор и немного еды. Он выбирает поляну, ставит шалаш, лежит, ожидая у боли милости. Ждёт. Ждёт мертвецов. Сутки, вторые. Голодный и больной, перепуганный. Как он не сошёл с ума? Или сошёл?

– Примерно так, – мычит Балагур. – В последнем он пишет… Ага! Вот: «…бол… у… ихл… отле… я». Боль утихла, отлежался. Иначе никак. Чёрт, еле различить! Да и подзабыл слегка… «…ду… дае…» Дудае! Это ещё что? Иду дальше? Почему не пошёл? Если только – «пойду»? Тут всё ясно: ослаб, хочет есть… Ага! «…ашли». Кто его нашёл? «…ят… рева… вари». Твари. Стоят у дерева. Хорошо! «…жид… жле…» Жиды? Евреи?!