– Чтобы это могло значить? – задумался Балагур.

– Тоже осуждаешь? – хмыкнул Молчун.

– Недооценивали мы Ивана Николаевича. Задумал что-то. Поссорить нас хочет! Как бы Санька не проболтался. Не нравится мне! Может, зря всё затеяли?

– И так устали, как собаки, а он ещё на нервы капает, – фыркнула Маруся. – Эй, командос, закурить дай.

– Если его не скрутим – неприятностей не оберёмся. Чует моё сердце, – заявил Молчун, обернулся к Марусе. – Ты и вправду из интерната.

– С Марса я, марсианка.

– Ага, – он на минуту задумался. – Я тебе пистолет дам.

– Что ещё придумал? – оживился Балагур.

Молчун склонился к роднику, подставил губу, напился, смахнул капли с подбородка:

– Меняем всё. Шурика не посвящать.

Бортовский, отойдя на приличное расстояние, вдруг резко остановился, и Сашка едва не наскочил на него, непроизвольно вздрогнув.

– Слушай сюда, сынок. Прости, что хлюпиком называл. Надо было.

– Пустяки, – смутился Шурик.

– Ты этому афганцу не верь. Страшный он человек. Садист. Слышал? Я ему правду сказал. Даже отпираться не стал. Совести у него нет. Вдруг к золоту выйдем, а он пальнёт в спину и будь здоров. Всё себе хочет забрать.

– Как же быть? – Сашка растерялся.

– Что они про вертолёт говорили?

– Не верят, что там золото.

– Ещё как верят! Дурочку разыгрывают. Ты молодой, жизни путём не нюхал. Меня майор, друг твоей семьи, попросил за тобой приглядывать. Я таких, как афганец, насквозь вижу. Знаешь, к примеру, что толстяк вовсе не корреспондент?

– А кто? – запаниковали, забегали мысли. Мало ли бывает? Но он всё-таки ему жизнь спас! Задохнуться не дал. И всегда такой внимательный, вежливый с ним, с Шуриком.

– Гомосексуалист, – серьёзно поведал Иван. – То-то, смотрю, всё с тобой заигрывает.