– Ёшкин кот! – Пахан с отвращением попятился. – Ни в жизнь не подойду! Ни в жизнь!

– Это ещё хуже! Боже! Разве может быть так? – если бы Марусю не вырвало десятью минутами раньше, такое произошло бы сейчас.

Бортовского не было. Его тело, где ожидалось увидеть ноги, руки и прочие человеческие атрибуты, заменил пульсирующий в агонии гигантских размеров слизень. Извиваясь, он бился, попутно меняя краску с тёмно-розовой на мёртвенно-бледную. Волнообразное горбатое существо медленно и бестолково елозило, накрывая автоматы сплющенным брюхом. Молчун моментально прикинул, что слизень, хоть и выглядит устрашающим, практически безопасен. Похоже, он умирал. На утончённой конусообразной конечности двигались шрамы углублений, пережёвывая вечную жвачку. От мысли, что такая фиготень сидела в Иване всё время, закружилась голова. У-у, червь! Ах, если бы Бортовский знал, во что превратится после смерти, он, возможно бы, застрелился. Повеселив мысли, Молчун почувствовал облегчение. Червь привлекал внимание, завораживал, словно они подглядывали за чем-то неприличным. Безобразное отталкивающе привлекательно. Что, в принципе, есть человек? Имидж, личинка, личина. Его сущность – червь. Голодный и любопытный. Не червяка ли мы напоминаем в утробе матери? И разве не черви проводят нас в самый последний путь, превращая из тела в прах? Если распределять пальму первенства между живыми существами планеты, вполне заслуженно завоюет её не лев, не черепаха, не слон, не человек, а червь, питающийся падалью. Он бессмертен и всесилен.

Маруся первой уловила опасность:

– Борис исчез! Он где-то здесь! Чувствуете, как воняет?

– Вздернутый смылся, – удивлённо подтвердил Пахан.

На ветке болтался пустой рюкзак.

– Пора! – уныло сообщил Молчун. – Убираемся отсюда!

В спину дохнуло теплом, которое через минуту превратится в пекло. Огонь пересёк вырубленную просеку, уничтожив древнюю хижину, попутно слизывая ульи. Осторожно обойдя гигантского червяка, они попытались пройти к реке. Но, поражённые, остановились. С берега к ним направлялся старый знакомый. Разбрызгивая зелёную жижу из ран в боку, оставленных автоматной очередью, медведь неуклюже припадал на все четыре лапы. Он не рычал – молчаливым становясь страшнее. Свалявшаяся шерсть напоминала мокрую ветошь, которой вытирали солидоловые пятна на полу мастерской. Глаза горели подозрительно-красными светофоринами. Но самым жутким было: голова Шурика, свисающая с оскаленной пасти пародией на мохнатую бороду необычной круглой формы. Патлы, которыми Сашка гордился, слежавшись, закрывали лицо уродливыми толстыми змеями.