Медведь угрюмо выплюнул голову, и та покатилась к ногам зэка. Пахан, выругавшись, пнул крутящийся предмет, и тот отскочил с хрустом в сторону Газона. Тот неторопливо нагнулся, поднимая страшный мяч. И тут Маруся не выдержала: как рыба на берегу, раскрыла рот, из которого истерика не могла выдавить ни звука. Преклонила колени, надломившись, и затряслась. Со стороны могло показаться, что она задыхается, чем-то подавившись. Пахан осоловело переводил взгляд с неё на покачивающуюся косматую голову медведя, будто тому вместо шеи поставили метроном, затем на печёный омлет лица Балагура и волочащиеся фигуры зэков, повторяя:
– Твою мать! Срань Господня! Срань! Твою мать!
Молчун тоже опустился на колени, привлекая к себе рыдающую девушку и до побелевших пальцев крепко сжимая пистолет. Если кто из мертвецов приблизится, он, конечно же, выстрелит – хотя и понимал тщетность подобной акции. Память в спешке перебирала встречи с проявлениями ирреального. Голос в автобусе. Нина у переправы. Спортсмен, вонзающий кулак в морду мертвеца. Узелок с останками Спортсмена, текст почтового сообщения: «ТЭБЯ, ГЭНА, ОТПУЩУ…» Не то! Не так!
…Табачный ларёк, прямоугольный блок сигарет, перебираемый ладонями. Ощущения нахлынули, неприятно покалывая в груди. Гранитная плита, устремлённая вверх, чёртово колесо, красный гравий под ногами. «
…Равномерное журчание воды из-под крана, несущие тепло и безмятежность, горьковатый вкус пива, обволакивающий язык. Жжение на щеках после бритья, обжигающий нёбо омлет… «
– Да! – ответил Молчун. – Я никогда ещё не был так в своем уме.
В подобной ситуации его заявление было более чем странным. Но
Пистолет странно заелозил. Вернувшись в настоящее, Генка сразу не понял, что Маруся вырывает у него оружие.
– Застрели меня, – шептала она. – Так не могу! Не хочу стать такой, как они. Застрели…
Молчун расхохотался, озорно подмигнул ей:
– Тараканчики! Понимаешь? Тараканчики! Письма помнишь? Совокупляются! Чёрт! Совокупляются! Десять пальцев!