Наследник же по прямой, по крови – если хотите, тот, кому полагалось вспоминать зэковский фольклор, Пётр Смирнов наугад шарахался от тёмных деревьев, путался ногами в переплетённых вьюном зарослях, пробираясь волчьими тропками вниз по склону. В отличие от Молчуна, забредившего теорией катастрофы, Пахан внимательно ловил каждое слово проводника. Ещё внимательнее следил за её пальцем, двигающимся по карте. Карте из рюкзака. Рюкзак принёс тогда он, Пётр. И сейчас карта находилась там. Автомат стал тяжёлым. Смирнов остановился, переводя дух. Кажется, за ним не гнались. Шум работающего экскаватора уже не долетал сюда. Первый марш-бросок по тайге принёс успех, поглотив приличное расстояние. Стало светать.

Пахан провёл ревизию рюкзака, выбрасывая ненужное, в основном – консервы. Ими он был сыт по горло. Открывать было нечем. Нож пропал ещё во время пробега до переправы. Нагнувшись, при тусклом свете блёклого неба рассмотрел карту, вспоминая водивший по ней поцарапанный палец. Расстояние имело значение. Пётр выдохся. Но горбатился не зря. Многое стало понятным. Есть сила, с которой ему не совладать, поэтому надо делать ноги. Отдых становился роскошью.

Подобной вялости он давно не чувствовал. Пожалуй, лишь когда понял, что заболел неизлечимо. Негодование не дало в то время раскисать и скулить, пока не определили в спецприёмник. Это всё – рак. Он слишком деятельно и настойчиво упрашивал взять его к шахтам, куда отбирали немногих. Но там можно было тянуть резину, на халяву хлебать водочку и жрать по-человечески. Козлы в мундирах не скупились. Петро знал, что отняло силы. Страх. Жуткий, отвратительный страх перед смертью. Даже болезнь не заставила его заглянуть в могилу. Даже огонь не свинтил жгучее желание жить. Наделённый непомерным здоровьем организм протестовал против мысли о смерти. Смирнов убивал, не думая, что обрывает нечто важное, становится причастным к извечным тайникам древних ритуалов, роднится с костлявой старухой с косой. Теперь же дума о конце, о его неотвратимой будничности высасывала из тела волю и жизненные соки.

Началась подобная канитель именно сейчас, в предрассветном лесу, когда все враги и опасности остались позади, а шорский посёлок Туюзак маячил – по крайней мере, так обещала карта – в каких-то семи-восьми километрах пути. У Петра бы вырвался свирепый возглас негодования, узнай он, что запертые им «туристы» выбрались и обгоняют его по времени, сократив почти вдвое расстояние, безмятежно шагая по старой насыпи, которая лет двадцать назад пролегла чуть выше посёлка, тогда как ему приходилось волочься по чащобе, запинаясь и спотыкаясь, теряя бесценные силы. Физически изнемогая, отстёгивая преграждающие путь кусты прикладом, он продолжал безутешную истерию по поводу предстоящей кончины.