– Профессор ужо.

– Охо-хонюшки. Не ладно это. Вот тут-то солдатик и подсобит опосля. Ты там подумай с угодниками, может бабу ему повредней, да проблемку каку со здоровьем. Не задумывался шоб. Покумекай. Но токмо приглядывай, охрани. Но к делу пущай подготовлен будет. А то знаю их, водочку любят воскресшие, мать их за ногу.

– А с местными товарищами как быть? Без их поможения не пролезет.

– Порешам, порешам… Чаво палят-то так? Сделай ужо – снаряды кончились, что ли? Люди же, живые…»

Представив подобное, Молчун захохотал, подставляя дождю замёрзшее лицо, струйки побежали по нему, попадая в рот и ноздри. Генка пил дожди, потому что хотел пить, смеялся, забыв о больной ноге. Пропитанную кровью, набухшую рубаху размотал давно, не помнил, когда – наверное, под воздействием аутотренинга. Его отпустили. На время. Дали видимость жизни, суету, проблемы. Потом прочистили мозги собутыльником-бабником. И Лёху Егорова приплели.

И бросили затем разгребать бардак, поскольку именно для этого родился он, жил и воскрес. И вся его жизнь в итоге свелась к мокрому вечеру в осенней тайге. Дали, попользовался, сроки вышли, возверни должок. А все чувства, думки и мечты – так оно, не выбрасывать же. Пригодятся. Потасуются белой бородой, да вернутся – кому надо и когда приспичит.

Генка не чувствовал себя обиженным и обделённым. Подозревал же подвох. Навели по-тихому, делай дело – будь любезен. Приказы не обсуждаются. Одно томно – Маруся. Любимая. Только-только ведь понял, как оно в жизни хорошо бывает… И тут же осёкся. А вдруг и её? По заданию «Центра»? Просил же: дайте сто процентов! На! Побалуйся напоследок. Нет уж! Вот тут-то не может быть. Хотя, чудак, лодка же была? И шрамик у неё под лопаткой… Боже, куда же пихнул он её… Что там ещё? Неужели…