…Он обманывал её, смешил и обманывал. Жестоко, но по-другому не умел. Потом грудь защемит разлука. Возможно, он разрыдается от боли, но это будет потом. Ударяясь в воспоминания, они смеялись навзрыд над обескураженной физиономией Командира.

– «Как это мертвец может вскочить? Где автомат я спрашиваю?!» – сымитировал Гена, он припомнил ей бурундука. Она отомстила обрывками его наркотического бреда.

– «У вас на лицах девяносто дней блокады написано», – вспомнили Бориса.

Не было ничего смешного в их воспоминаниях, но подобные моменты взбрыкивали в памяти и обещали не забываться никогда, до самой смерти.

– «Как я его? Последним патроном!» Как думаешь? Пётр выжил?

– Не знаю. И не хочу знать, – Маруся подавила смешок, вот зэка-то Генка прилепил неудачно. Липкая неприязнь моментально охладила веселье.

– Если лиса укусила его, – без переходу посуровел Молчун, – всё, что мы делали – бесполезно. В санатории транспорт есть?

– Зачем? Почему ты?..

– Стоп. Договоримся. Мы в одной команде?

– Да. Но…

– Кто здесь старший по званию? То-то. Мне погоны идут?

– Гена, я не понимаю…

– Представь, наш старый друг Петро бредёт сейчас под дождём по дороге в город. И несёт в себе заразу. Кто-то должен догнать его. И убить.

Теперь Маруся поняла, но не покидало ощущение тоски: Генка отсылал её, воспользовавшись предлогом. Весомым, надо сказать, предлогом. Возможно, зэка валяется где-то, хотя бы за тем кустом, с перекушенным горлом. Лиса не задела его. Она помнит. Но так ли в этом убеждена? Нет гарантии. Надо проверить. Но тогда Генка останется один. Как и хотел. Она сомневалась.

А он не дал ей возможности сосредоточиться. Молчун, как и Маруся, предполагал, что Пётр не дошёл до санатория, но ясная мысль о подобной возможности чётко обрисовала повод.

– По склону мотоцикл без бензина поедет?

– Куда он денется?

– Так. Садись. Я подтолкну.

– Гена?

– Ну что ещё?