Она дважды прошептала их про себя, чувствуя огромную, неожиданную уверенность, восторг и неистовую озлобленность, направленную против мощной стихии. Даже успела подумать, что может понять религиозных фанатиков, набубнившихся молитв. И потому, собравшись в комок, сильная, сумела вовремя притормозить у ограды, причём с лёгкостью и грацией, каких от себя не ожидала.

Мотоцикл какое-то время катился вдоль железных переплетений, инерции хватило въехать в ворота. Ещё бы, такой разгон! Маруся слегка побарахталась, подгоняя его ногами. До крыльца оставался добрый десяток метров, и она решила пройтись. Ноги сразу же дали знать о перенапряжении мышц, она шла, качаясь, под дождём, а перед глазами ещё плясали яркие кадры-картины, которые не забыть так сразу.

Молчун высоко на горе. Свет прожекторов бледнеет под напором молний.

БЕЛОЕ.

Толчок снизу. И паника – вот оно! Сейчас грохнется!

Молния. БЕЛОЕ.

Огонь. Вонь дыхания в спину. Медведеподобный жидкий монстр. Не тот. Во сне. Одноглазый, с рваным ухом…

Определённо что-то не так. Белое у чёрного здания. Мельком увиденное. Пологое…

Она поборола искушение юркнуть под сухую крышу над крыльцом и взяла левее, за угол, на стоянку персонала. Так и есть. Белая «Audi». Машина главврача умытая дождём. Сергей Карлович зачем-то вернулся в санаторий, он подбросит её, довезёт… А там… там… всё будет в порядке. Подфартило, кажется.

Наконец-то сухое крыльцо приютило. Маруся бережно вынула из-за пазухи чуть намокшую пачку «Беломора» и навзрыд затянулась горьким, думая о Генке. Как он там, без курева?..

Молчун сидел в мокрой траве, жмурясь при вспышке молний, а грохот – их продолжение – невольно освежал воспоминания о засаде: длинном, бесконечном заборе, минометном шквале и горящих бронетранспортёрах. Он хотел курить. Блок сигарет в парке на скамейке представлялся чем-то грандиозно-фантастичным, как и неосуществимая встреча с теми, кого он знал и любил. Остался только Леви с его дурацким аутотренингом, и Гена от нечего делать бубнил под нос:

– Я могу закурить, но не буду. У меня есть право выбирать.

Но у него не было такого права. Ужасно давно не было никаких прав. И дело не в том, что последние папиросы остались у Маруськи. И даже не в том, что вот-вот любопытный ковш экскаватора высунется из тайги.

Просто у мёртвых не бывает прав.

Они не могут выбирать. Даже не в силах повлиять на судьбу своего бренного тела. Зароют его, сожгут или оставят разлагаться. Что из того? Можно завещать поставить свой скелет в кабинете зоологии любимой школы, всё равно какая-нибудь сволочь не позволит, а любящие родственники не подсуетятся защищать последнюю волю.