– Скажу.

Я пошел вверх по лестнице.

И тут на меня навалилась страшная усталость.

Сьюзан лежала на диване.

Я подошел к ней и, прежде чем она успела что-либо сказать, протянул ей кольцо. Я увидел, как она на него посмотрела, и этот ее взгляд заставил меня опуститься на колени. Она протянула ко мне свои бледные слабые ручки, я обнял ее, и мы плакали. И плакали.

Эпилог

Эпилог

Мы были несовершеннолетними и потому не преступниками, а правонарушителями.

Так что по букве закона мы были невиновны по определению и не могли отвечать за свои деяния, словно каждый, кому не исполнилось восемнадцати, заведомо считался душевнобольным, не способным отличать добро от зла. Наши имена не разглашались. На нас не заводили дел с отметкой о судимости. Весь процесс был закрытым.

Сначала мне все это показалось странным, но потом я подумал: раз уж мы лишены прав взрослых, то, естественно, и отвечать как взрослые не могли.

Естественно для всех, кроме Мег и Сьюзан.

Дела Донни, Вилли, Вуфера, Эдди, Дениз и мое рассматривались в суде для несовершеннолетних, где я и Сьюзан давали показания. Не было ни прокурора, ни адвоката, присутствовали лишь судья Эндрю Сильвер плюс компания психологов и социальных работников, горячо споривших о том, что же делать с каждым из нас. Хотя это было ясно с самого начала. Донни, Вуфера, Эдди и Дениз отправили в центры содержания несовершеннолетних – в исправительно-трудовые колонии. Эдди с Дениз всего на два года, потому что прямого участия в убийстве они не принимали. Донни, Вилли и Вуфера отправили в колонию вплоть до достижения ими восемнадцати лет – самое суровое наказание по тем временам. По достижении ими восемнадцати их должны были освободить и уничтожить все бумаги по их делу.

Деяния ребенка не должны использоваться против взрослого.

Для Сьюзан они нашли приемную семью в другом городе, далеко от нас, в районе озер.

Благодаря ее показаниям на суде – и тому факту, что в рассмотрении дел несовершеннолетних нет такого понятия, как «сообщник», – меня оставили на попечении родителей и назначили мне психиатра из социалки, обходительную, похожую на учительницу женщину, которую звали Салли Бет Кантор. Она встречалась со мной раз в неделю, а потом раз в месяц в течение года. Миссис Кантор всегда была озабочена моим «прогрессом» и тем, как я «справляюсь с пережитым», со всем, что я видел и делал – и тем, чего не сделал, – но психиатриня, казалось, слушала меня в какой-то полудреме, словно она все это уже слышала миллион раз и, вопреки здравому рассудку и всем фактам, хотела, чтобы мои родители вели себя пожестче, а я прям-таки жаждал бы броситься на них с топором, чтобы ей было на чем поупражняться. Но прошел год, и она испарилась. Прошло добрых три месяца, прежде чем я заметил ее отсутствие.