у меня по коже бегут мурашки.
Она крепко сжимает мои бедра и намекает легким движением, что я должен развернуться и встать лицом к балкону. Я хватаюсь за перила, чувствую, как Мишель проводит своей ладонью по моей спине, опускаясь все ниже, а что-то бормочущий на своем финском паренек целует мои идеально депилированные ноги.
Я закрываю глаза и пытаюсь полностью расслабиться хот на секунду, но тут что-то в моей голове щелкает, и я снова возвращаюсь в худшие места, где можно оказаться, и ясно вижу того водилу, плачущую Анну, губастого лысого слизня Сафронова и такого далекого и единственно близкого Алекса, который сейчас был бы очень кстати в нашей компании. Я сжимаю поручни все крепче и чувствую легкий холодок сзади, и Мишель уже управляет мной, и мне нужно вернуться к ней, потому что иначе я потеряю этот момент, потеряю время, а его так мало.
Мишель проникает в меня одним основательно смазанным пальцем, потом вторым, потом третьим, и мне чуть-чуть больно, но это ничего не значит. Парень садится подо мной и активно разминает мой член, и когда я кончаю, все оказывается у него во рту, и я отталкиваюсь и выпадаю на балкон, и в моих глазах вспышки света, а позади меня смеется Мишель.
Я лежу на полу, пытаясь отдышаться. Я хотел прочувствовать что-то новое, но это вышло не так, потому что меня все также догоняет то дерьмо, которое я творил еще недавно и в которое зачем-то впутал себя.
Плачу, как ребенок. Только не понимаю – от чего именно. Потеки на моем лице все больше, и может показаться, что это слезы радости от кайфа, и пусть Мишель думает именно так, потому что хотя бы на это я смогу опереться.
В беззвездной темноте ночного неба на панорамном балконе – ничего из того, что я хотел найти в моем побеге. Я дезориентирован, но это временно. Это просто первая встреча с Мишель в этом новом цикле. Я знаю, что она сбежит от меня, а я – от нее, и все снова растает, как сон, но я не хочу, чтобы этот сон прервался ни на секунду – вплоть до выхода на эшелон в самолете до Пулково. Я совершил серьезную ошибку, сунувшись из своего мира в мир людей. Там жутко холодно, больно, и все нищие – не только карманом, но и духом. И я был неправ, пытаясь использовать это. Я сильно заболел, и мой личный врач прямо сейчас отделал меня, как следует, и целует меня, наклонившись и едва касаясь меня грудью.
Ее зеленые глаза, пухлые чувственные губы, покрасневшие щеки – нежные фрагменты того идеального лица, которым я могу единственно любоваться, в отличие от миллиардов других, которых я боюсь. И в отличие от своего, которое я теперь тоже боюсь видеть в зеркале – стал бояться сразу после того суда. Мишель пытается шептать мне что-то на русском со своим легким, невесомым акцентом урожденной француженки, которая почти всю жизнь говорила на немецком, но я слышу лишь концовку.