Он накрывает ее руку своей ладонью и склоняет голову, позволяя слезам катиться, потому что ночь и их все равно не видно. Сигару Харлан уже уронил, и Челси смотрит, как она тлеет в коричневой траве рядом с пивными банками, размышляя, не надо ли затоптать ее, пока не начался пожар.

— Она была для меня всем, Челси, — говорит он так мягко и тихо, что его едва можно расслышать. — Идеальная. Мы даже не ссорились никогда. А потом я моргнул, открыл глаза, и…

Ему не нужно продолжать. С этого момента Челси прекрасно знает историю.

Его жена, Рейна. Она тоже была борцом.

Когда парень-серфер заговорил о ней в день собеседования, Харлан его выгнал.

Челси не хочет думать о том, что случилось с Рейной. Трудно представить, что могут сотворить эти гигантские руки, когда Ярость берет верх. Она надеется, что никогда не увидит ничего подобного.

— Все в порядке, — так же тихо отвечает она. — Это не твоя вина.

— Я говорю себе это каждый день, но просто не могу поверить.

— Я знаю, каково это. Мы все знаем, потому мы и здесь. Я… здесь.

Харлан моргает, глядя на нее сверху вниз, его глаза мерцают, в них мягкость.

— Да, ты здесь, — бормочет он. Рука ложится ей на щеку, его ресницы опускаются, голова клонится в ее сторону, губы приоткрыты, и их уже разделяют миллиметры, ее обжигает дыхание с запахом пива и сигар…

— Нет! — Она отшатывается и отступает назад. — Я… Харлан, я…

Он тоже отступает на шаг. Его глаза широко открыты, в них ужас и стыд. Затем поза меняется, и чары рассеиваются, и когда Харлан говорит снова, его голос звучит очень официально, южный акцент исчез из его речи.

— Я не знаю, что на меня нашло. Мне очень жаль. Извини, мне надо идти.

Харлан давит сигару ботинком, обходит трейлер и исчезает из виду.

А Челси остается стоять и чувствует… столько всего сразу. Слишком много эмоций.

Неловко. Стыдно. Грубо. Плохо.

Но еще она чувствует себя сильной и смелой, не так ли?

Харлан Пейн хотел поцеловать ее, а она сказала нет.

Самый большой, самый сильный и смертоносный мужчина из всех, кого она встречала, — и она возразила ему. Очень мягко, но все же.