Сына нет. Может вот-вот придёт? Ну вдруг?

Где же чудо, когда его так не хватает? Она навела ещё валерьянки с пустырником, а потом стала всхлипывать. Она не думала даже, что этим разбудит дочь, да она и не могла ничего с этим поделать.

Хотела помолиться. Пусть Бог поможет ей, больше не было сил, она не может так. День, ставший для неё адом однажды, стал для неё укоризненным бичём за какие-то смертные грехи, которых она не делала. Она боялась его до животрепещущего, почти животного страха, молилась каждый день, чтобы такого ужаса больше никогда не повторилось.

И вот снова этот день пришёл. Он стал в чём-то даже хуже предыдущего: тогда на неё сразу обрушился факт, не было этих стенаний в неизвестности. Как вот теперь. Она бы точно так не переживала, если бы сам он каждодневно не бросал злые реплики и не намекал косвенно, что кончит так свою жизнь. Она до последнего надеялась на божье исцеление, а вот теперь её сын пропал, ещё вчера сказав: “Зря в нашей стране не делают эвтаназию, задрала эта жизнь, нет в ней ничего ценного, мы все пустышки, скорей бы я сдох”.

Ей вдруг представилось, что его обезображенное тело найдут только к осени в какой-нибудь реке или на дне канавы, и всё… Её стало клинить. Нечто истошное и громогласное стучало кувалдой по мозгам, сердце заныло и заскрипело самой неприятной болью. Что-то наподобие вопля хотело вырваться из матери, но она вовремя остановилась. Её рот застыл в отвратительном положении. Глаза были закрыты, а брови зажато поднимались к центру вверх. Эта была гримаса полного отчаяния и боли. Никто не утешил. Она стонала минут двадцать. Её мучил кошмар, она была как в бреду. Неужели это правда? Что теперь будет? Было три, а стало сколько — один? Она не в силах была терпеть.

В одном из кухонных закромов она отыскала на три четверти опорожнённую настойку чешской яблочной водки. Пусть хотя бы её отвратительный вкус станет заменой адских мыслей и переживаний. Она почти залпом выпила из горла всё содержимое без закуси. Пусть хоть это облегчит её боль, нестерпимую, выворачивавшую наизнанку. Выпив всё она выронила бутылку, но та упала с грохотом на стол и не разбилась. Она стала в досаде ходить по неосвещённой квартире. Малость успокоившись, она подалась в зал и включила там свет. Солидных размеров плазма показала Алёну Витальевну саму себе, стоящую напротив отражения.

Её лицо страшно избороздили морщины, корни волос все сплошь были седыми, кожа местами высушилась и обвисла, глаза обесцветились, утратив и без того не особо очаровательный блеск. Ей шёл только сорок пятый год, но выглядела она так, будто давно уже разменяла шестой десяток. По сравнению с американскими актрисами её возраста, она — древняя старушка. Такой же она себя и чувствовала: истощённой, изношенной, дряхлой, измождённой.