Быстрая доставка в больницу, реанимация, покой и капельница с кровью, затем с физраствором. Этот случай не стали афишировать. Опознать парасуицидника удалось не сразу, догадка пришла после того, как в сыскные структуры обратилась женщина, рассказав о своём пропавшем сыне.

Пазл сложился, когда очнулся сам Сергей. Он дико испугался того, что не умер. Ещё гаже пришёлся тот факт, что его руки перевязали, а самого присоединили к утке. В отчаянии он вырывался из своего ложа, вытащил левую руку, опрокинул капельницу, катетер разодрал вену резким изъятием. Сразу же потекла кровь, его палатное облачение и простынь стали багроветь. Возню и шум заметила медсестра. Она тут же закричала. К ней прибежала ещё одна толстуха. Вместе они навалились на привязанного, но буйный больной брыкался ногами и драл правую руку из перевязки. Две имеющихся медсестры стали призывать окликом остальных на этаже. Подбежала разносчица и аспиарнтка. Старуха и девушка не сильно подсобили, Сергей брыкался ногами и отбивался единственной кровоточащей рукой, попутно орав во всё горло: “Убейте меня!”. Толстуха надавила массой, но была бесчеловечно откинута ударом в плечо. Вчетвером женщины не могли связать одного на четверть привязанного психопата. Аспирантка, по наказам разносчицы, побежала звать врачей, ибо и так от неё не слишком много было пользы.

В этой неравной схватке Сергей умудрился даже содрать с шеи перевязку, частично. Толстуха и первая медсестра налегали на ноги, третья пыталась связать свободную руку. Коленами он неистово брыкался и отбивал им бока, изворотливая, как змея, рука не поддавалась связке. Вскоре подбежали два мужчины в бирюзовых формах. Они подоспели женщинам на помощь и впятером (аспирантка с ужасом наблюдала за этой картиной) стали одолевать. Болезненный приём локтём в предплечье сделал Сергея весьма недееспособным, да и силы стали покидать его. Этаперазин был насильно введён в тело, конечности стали неметь и перестали сопротивляться. Он заснул. Такого в детской больнице давно не бывало.

Приезжала мама. Разговаривать с ней не хотелось — она плакала. Для неё это был удар. Её вид угнетал, мешалась противная теория и собственная чудовищность. Совесть работала на убой.

Она плакала, видя натуго перевязанного по рукам и ногам сына, которому даже поход в уборную заменили кроватным мочеприёмником. Да — мерзко, да — ущербно, в нём она видела собственные недостатки, она считала себя ужасной матерью. Её всё-таки выгнали. Она обещала принести что-нибудь перекусить. Врачи запретили покупать что-либо для пациента, ибо идёт обеззораживание крови. Ему выделили персональную вахту, теперь он был под неусыпным дозором. Каждые три часа кого-либо к нему приставляли. Его возненавидели за сверхурочные сотрудники медперсонала. И не зря, он четыре раза пытался выбраться и в трёх случаях текла кровь из-за смещения катетера. Вырваться, конечно, он не смог. Несколько раз Алёна Витальевна приходила, одна. Её голос изменился, она что-то тихо говорила, он не отвечал. Что-то рвалось наружу, но он загонял это куда поглубже. Мама хотела посидеть рядом, он лаял на неё и гнал прочь. Она оставляла немногочисленные гостинцы. Молча вставала и уходила. А потом он плакал, горько плакал, проклиная себя. Он не мог поступить по-другому, он был узником.