Он собирается ее убить.

Он медленно открывает глаза и поворачивается к ней.

– Ты проснулась.

Ее взгляд перемещается на кружевные занавески, и она гадает, что может быть за ними. Сумеет она выбраться в окно? Она не знает, насколько оно высоко от земли. Она пробует пошевелить ногами, но ощущение такое, будто сигнал от мозга не доходит до мышц. Может, закричать, чтобы услышали на улице? Но вдруг они в десятках миль от города, где-нибудь в глуши?

– Ты в порядке? – Он как будто снова стал нормальным человеком. – Хочешь пить?

Он подносит к ее рту стакан с соломинкой, и она присасывается к ней, пока хлюпанье со дна стакана не указывает, что тот опустел.

Она заперта здесь – не физически, а словно в ментальном гробу. Если бы она смогла пошевелиться, у нее появился бы шанс. Но он полностью ее контролирует. Она видит зажим на трубке, идущей от ее руки к капельнице, и понимает, что он намерен и дальше держать ее в полусне. Она заперта в собственном теле. Вот бы как-нибудь выдернуть иглу! Она ведь умеет обращаться с капельницами.

Изабель вспоминает раковое отделение и смерти пациентов, за которыми ухаживала. Боль, терзавшую их, приглушали мощными препаратами, и они отключались. Лекарства приносили им облегчение. Она все знает о диаморфине и о тонкой грани, отделяющей обезболивание от убийства пациента. Но она не готова сдаться. Она подождет, пока действие лекарства немного пройдет. Прикинется, что оно действует на нее сильнее. Выждет, пока он выйдет из комнаты…