Элиза была такой хорошей! Наверняка она отправилась прямо в рай. Она не сделала ничего плохого, никогда. Но я боюсь, что она могла потеряться по дороге…
он хлюпает носом и утирается рукавом, – из-за того, как она умерла. Мне кажется, она так хотела любви нашей мамы, что не могла уйти просто так. Она наверняка заблудилась… и теперь бродит где-то одна. В темноте.
Он тихонько стонет.
Он тихонько стонет.
– Мне страшно думать, что она совсем одна, что она боится. Вот почему я делаю это. Не хочу, чтобы Элиза боялась. Так она знает, что о ней заботятся. Ты понимаешь?
Мне страшно думать, что она совсем одна, что она боится. Вот почему я делаю это. Не хочу, чтобы Элиза боялась. Так она знает, что о ней заботятся. Ты понимаешь?
– Если ты так уверен, что Элиза одна, – едва слышно шипит Изабель, – почему бы тебе не убить себя, чтобы быть с ней, ты, гребаный трус?
Если ты так уверен, что Элиза одна, – едва слышно шипит Изабель, – почему бы тебе не убить себя, чтобы быть с ней, ты, гребаный трус?
Он лишь улыбается в ответ.
Он лишь улыбается в ответ.
– С Элизой может быть только невинная душа. Она была чистая, понимаешь? Она этого не заслужила. Она была чистая, невинная.
С Элизой может быть только невинная душа. Она была чистая, понимаешь? Она этого не заслужила. Она была чистая, невинная.
– И потому ты позволишь другой невинной умереть? – спрашивает Изабель.
И потому ты позволишь другой невинной умереть?
спрашивает Изабель.
– Я должен, – отвечает он, как будто это самая очевидная вещь в мире. Странная улыбка кривит его губы. – Она посмотрит на меня своими большими голубыми глазами и скажет: «Я люблю тебя, Стивен! Ты лучший в мире старший брат!»
Я должен, – отвечает он, как будто это самая очевидная вещь в мире. Странная улыбка кривит его губы.
Она посмотрит на меня своими большими голубыми глазами и скажет: «Я люблю тебя, Стивен! Ты лучший в мире старший брат!»
Он произносит это детским, высоким и напевным, голоском.
Он произносит это детским, высоким и напевным, голоском.