Услышав их рев, Леимлине зажимает уши пальцами, краска стыда заливает ее щеки, даже на висках выступают алые пятна. И ее вера в бога колеблется.

Весна уже была в полном разгаре. Ослы целый день разгуливали у изгороди на радость соседним ребятишкам, протягивавшим сквозь щели пальцы, чтобы до них дотронуться (дети без конца толпились у дома супругов Леимли, как будто нашли здесь бесплатный зверинец). Суеверные люди — такие везде находятся — несколько раз на дню проходили мимо забора, чтобы «невзначай» увидеть осла, а потом схватиться за пуговицу и пробормотать волшебные слова: «Осла увидать — счастья ждать», плюнув три раза через левое плечо. Многие считали, что суеверие на всякий случай не помешает.

Леимлине все это осточертело. Однажды она позвала Бенедека Боронку и спросила его с видом человека, идущего ва-банк:

— Ну, Бенедек Боронка, нужны вам эти ослы?

— Нужны! — ответил Боронка.

— Сколько дадите за них?

Боронка взглянул на ослов, перевел взгляд на тележку, потом на хозяйку и опять на ослов.

— А вы сколько за них хотите?

— Девятьсот.

— Шестьсот.

— Восемьсот.

— Шестьсот.

Боронка повернулся к ней спиной. Леимлине закричала ему вслед:

— Шестьсот пятьдесят.

Боронка, не оборачиваясь, медленно пошел к воротам, и, по мере того как он удалялся, Леимлине все снижала и снижала цену.

— Шестьсот сорок… шестьсот тридцать… шестьсот двадцать… Эй, Боронка! Послушайте! Вы сможете вступить с ними в кооператив! Шестьсот двадцать. — Боронка не обернулся. — Ну ладно, пусть будет по-вашему: шестьсот!

Боронка остановился, медленно повернулся и сказал:

— Пусть будет по-моему.

Вот и весь их разговор. Бенедек Боронка тут же забрал осликов.

Леимлине смотрела им вслед, пока Шаму и Ганайка не исчезли за поворотом спускавшейся с холма дороги. В душу человеческую, конечно, не влезешь, но по выражению лица Леимлине было видно, что ей очень хотелось помахать им вслед платочком.