Лолита Пальма, прислонясь к стене, продолжает вспоминать. Дозорная вышка. Море. Вот эта же обтянутая кожей медь подзорной трубы в пальцах. И саднящее ощущение необъяснимой смутной пустоты, и неодолимая скорбь дурных предчувствий. Рассердясь на себя, она спрашивает, при чем тут «Кулебра»? И в тот же миг, возникнув в памяти внезапно, как вспышка выстрела, задумчивая и осторожная улыбка Пепе Лобо заставляет ее вздрогнуть всем телом. Кошачьи глаза изучают ее. Глаза, привычные созерцать море. И смотреть на женщин. Глаза, которые он не отвел, услышав от нее однажды: «Говорят, что вы — не кабальеро, капитан Лобо». И она вовек не забудет его спокойный и бесхитростно-искренний ответ «Так и есть. Я в самом деле — не кабальеро. И не тщусь им стать».

Как выброшенная на берег рыба, Лолита жадно ловит теплый воздух широко открытым ртом. Раз, и другой, и третий. Скользнув за влажный вырез халата, рука ложится на обнаженную грудь, и Лолита чувствует под пальцами тот же бешеный ток крови, что заставлял биться жилки на запястьях при последней встрече на площади Сан-Франсиско. Когда шел разговор о драконовом дереве и прозвучали слова, которые, как ей теперь кажется, выговорила не она, а какая-то посторонняя женщина: «Вы должны будете рассказать мне об этом, капитан… Нет, не сейчас… Как-нибудь в другой раз… Когда вернетесь». Лолита не забыла ни смуглые широкие кисти, ни подбородок, на котором, хоть он и был совсем недавно выбрит, в тот утренний час уже снова проступала плотная темная щетина. Ни жесткие — на вид, по крайней мере — волосы, ни густые, низко отпущенные, углом подстриженные бачки, придающие капитану еще больше мужественности. Ни улыбку, белоснежной чертой рассекающую смуглое лицо поперек. И сейчас, в эту самую минуту, вновь видит его на кренящейся палубе — волосы взлохмачены ветром, прищуренные от солнечного блеска глаза высматривают на горизонте добычу.

Она по-прежнему стоит у окна, слушая тишину города. Опущенные жалюзи — не помеха горячему воздуху, проникающему снаружи. Дни, когда задувает левантинец, уже миновали, и Кадис похож теперь на корабль, дремлющий в недвижной теплой воде своего собственного Саргассова моря. На корабль-призрак, где Лолита Пальма — единственный член команды. Единственный, кто выжил. Так чувствует она себя сейчас, когда в жарком безмолвии стоит, прислонясь к стене, и думает о Пепе Лобо. Все тело — в испарине, влажна даже кожа на затылке под волосами. Бисеринки пота скатываются оттуда, где под шелком халата сходятся ее бедра.

Под куполом небес, густо усыпанным звездами, виднеется громада Пуэрта-де-Тьерра. Рохелио Тисон, пройдя вдоль выбеленных стен монастыря Санто-Доминго, сворачивает налево. Масляный фонарь освещает только угол улицы Галета: дальше она тонет в темноте. И оттуда на звук комиссаровых шагов выныривает чья-то тень.