Двигаясь к дому, он старался держаться мест, куда падала самая густая тень. Перед дверью была железная калитка в каменном невысоком заборе. Он попробовал, убедился, что калитка заперта, без особого труда одним прыжком перемахнул стену и мягко приземлился по другую сторону. Продрался через кустарник запущенного сада и оказался возле дома – безмолвного и без всяких признаков жизни. Надеюсь, подумал он, адмирал меня не разыграл. И не ошибся.

Обследуя дом, повернул за угол и тут только услышал где-то снизу приближающееся ворчание, опережавшее стремительный силуэт. Собака, понял он. Этого не хватало. Дай бог, чтобы на цепи. Машинально вскинул пистолет и почувствовал, как дыбом встали волоски на руках. Не дальше метра от него раздался громкий, грозный, яростный лай. Он оборвался, когда Фалько нажал на спуск, и «браунинг», словно сам собой, подпрыгнул в руке от резкой отдачи, и вспышка осветила разинутую пасть, оскаленные клыки и вытаращенные глаза. Оборвавшийся лай погасил звук выстрела, и без того сильно смягченный глушителем.

Фалько замер, привалившись к стене и соображая, какие последствия могут быть от того, что случилось. Потом, вернув себе спокойствие, двинулся дальше – стремительно и осторожно. Если в доме кто-нибудь есть, лай мог разбудить его – или их. А мог и не разбудить. Прижимаясь к стене, он стал красться к дверям и в этот миг заметил свет в окне верхнего этажа. От этого открытия внутри плеснула волна радости и одновременно тревоги, кровь шумно забарабанила в виски – бум-бум, бум-бум, – но пульс постепенно успокаивался и вот выровнялся. Все идет хорошо, сказал себе Фалько. Ну, или почти хорошо. Ты на верном пути. Ты готов сделать, что собирался, и принять последствия. Все до единого.

Ко входу, украшенному чем-то вроде портика, вели три ступени. Он уже доставал из кармана отмычку, когда вдруг осветилась полоска под дверью и лязгнул запор, открываемый изнутри. Фалько поднял пистолет, дверь распахнулась, и в проеме, освещенная сзади из вестибюля слабосильной лампой, возникла мужская фигура. Фалько выстрелил в упор, и на этот раз звук, не заглушенный лаем, был похож на треск ломающейся деревяшки. Хрустнуло – и фигура обмякла, сперва стала оседать на колени, потом повалилась наземь, едва не уткнувшись головой в башмаки Фалько. На миг – и в очередной раз – тот подумал, что люди, насмотревшись фильмов, думают, будто застреленный зажимает ладонями рану, мелодраматически закатывает глаза, кривит лицо. На самом деле все не так. На самом деле человек именно обмякает, оседает, падает. Чтобы уж больше не встать.