Мойра лизнула бумагу и заклеила самокрутку.

– Что в газетах написано, то и знаю. – Теперь она вертела готовую сигаретку между указательным и большим пальцем. – Что везут золото… «Порвенир», как рупор республиканцев, клеймит пиратство франкистов. «Депеш», наоборот, требует, чтобы второе судно убрали отсюда. А нейтральная «Танжье газетт» восхищается, какая сплелась интрига.

– И все по-своему правы.

– А ты? Ты-то на чьей стороне, мой мальчик?

Фалько не ответил. Он достал из шкатулки зажигалку и дал Мойре прикурить. С самокруткой во рту она наклонилась к вспыхнувшему огоньку.

– Когда ты в последний раз был в Танжере, то работал на испанское правительство.

– Да. Но сейчас понятие «правительство» стало весьма относительным.

Мойра глубоко затянулась и с наслаждением выпустила дым через ноздри.

– Эйнштейн нынче в моде.

Раскинувшись в гамаке, она вновь почмокала губами, затягиваясь.

– У меня есть чем заплатить тебе, – сказал Фалько осторожно.

– Не говори глупостей! – Она выпрямилась и взглянула в ответ. – Не нужны мне твои деньги.

– Я говорю серьезно… И это не мои деньги.

Она взглянула в сторону испанского побережья, где золотистая дымка становилась тем гуще, чем ниже опускалось солнце над морем. Ветер раскачивал герани в кадках.

– Ну ладно, – сказала она после недолгого молчания. – Нелишним будет кое-что добавить к наследству бедного Клайва. О какой сумме речь?

– Шесть тысяч франков. Как тебе?

– Недурно.

– Или эквивалент в английских фунтах.

– Лучше в фунтах, если тебе все равно.

Она протянула ему сигарету, выкуренную уже до половины. Фалько взял и глубоко затянулся. Зелье, проникнув в легкие, оказало мгновенное и приятное действие. Он давно уже не курил такого, и оно тотчас привело на память другие места, другие мгновения – предвоенный Танжер, Стамбул, Алжир, Бейрут… Поездки, границы и таможни, взятки, поезда, кафешки, отели и рестораны с видом на Босфор, парки Сен-Жорж или Плас-де-Канон. Череда удач и провалов, бессонных ночей, темные улицы, переговоры в сопровождении уклончивых или угрожающих улыбок – а чаще и таких и этаких одновременно, причем угрозу порой источал и он сам. Двадцатилетний опыт обострил его инстинкты, отточил его клинок. Как говаривал адмирал, перефразируя Библию: «Когда пойдешь долиной смертной тени, не убоишься никакого зла, ибо ты злей всех, кто идет этой долиной».