– Так и есть. У меня люди дисциплинированные, а красные не хотят неприятностей.

Фалько закрыл портсигар, так и не достав сигарету.

– Но при этом у вас – трое дезертиров.

– Я не слежу за своими матросами, – сказал Навиа, и в глазах его блеснула злая искорка. – Я командир корабля, а не надзиратель. Если сбежали – значит, по идейным соображениям или потому, что у республиканцев остались их семьи. У каждого свои причины поступать так, а не иначе.

– Похвально. Но не все отличаются такой широтой взглядов.

– Они и кораблем моим не командуют.

Фалько попробовал снискать его симпатию:

– Сразу после мятежа почти на всех кораблях матросня перебила офицеров. Как вы уцелели?

– Самых буйных удержали их товарищи. Я сказал, что мы поддерживаем восставших, и отпустил на берег тех, кто остался верен Республике. И у меня на корабле никто никого не убил.

– Редчайший случай и на той, и на этой стороне.

– Для моего корабля – в порядке вещей. Команда верит моему слову. Меня уважали раньше, уважают и сейчас… Мы участвовали в двух серьезных боях, причем один был – с неприятельскими крейсерами, и все вели себя как должно.

– Вы сообщили о дезертирах в танжерскую жандармерию?

– Сутки спустя. Когда убедился, что они уже плывут в Марсель.

Он сказал это с гордостью и даже не без вызова. И впервые его отчужденно-холодный тон стал другим. Фалько заметил эту трещинку в стене и решил бить в нее.

– Зачем вы мне все это рассказываете?

Удивление на лице Навиа не казалось наигранным.

– За тем, что вы меня спросили. С какой стати мне это скрывать?

Фалько улыбкой обозначил предостережение:

– Ваше начальство в Главном морском штабе может расценить это иначе.

– Уже расценили, – сказал Навиа, выделив голосом первое слово. – И поэтому я не знаю, сколько мне осталось командовать моим кораблем. Но я моряк, я католик, я люблю Испанию. Я поддержал мятеж против республиканского хаоса и воевать пошел, чтобы исполнить свой долг, а не за тем, чтобы потрафить начальству.