– Что делаешь в Париже?

Тони левой рукой – на запястье блестел серебряный браслет, на пальце перстень с огромным рубином – описал круг, как бы охватывая все помещение. В этот самый миг джаз на эстраде грянул первые аккорды композиции из «Цилиндра»[1080].

– Как тебе тут?

– Отличный клуб.

– Это мой.

– Вот как… А клуб в Берлине?

– Закрылся. – Смуглое лицо Акажу еще больше потемнело. – Берлин стал вреден для здоровья.

– А твой партнер Ганс?

– Ты ведь знаешь, наверно, в Германии не дают житья евреям, коммунистам, социал-демократам и гомосексуалам.

– И что с того?

Снова вспыхнуло во рту золотое сияние. Тони улыбнулся печально и насмешливо, как старый пес:

– А Ганс – не еврей, не коммунист и не социал-демократ.

– Кто он, я знаю.

– Вот и они тоже знают. И потому отправили его в концлагерь Лихтенбург в Саксонии.

– Ух ты… Бедный Ганс. Жалко его.

– У нас там все как-то очень густо пошло, сеньор…

Акажу замолк, припоминая новое имя Фалько.

– Гасан, – подсказал тот.

– Да-да… Сеньор Гасан. В Берлине, помнится, вы были Ортисом, да? Хуаном Ортисом.

– Так то в Берлине.