– Давно не виделись, Хуан… – сказала она.

9. Черный янтарь и серая сталь

9. Черный янтарь и серая сталь

Усевшись на высокие табуреты в углу бара, они потягивали коктейли и покуривали. Бармен со своим помощником перетирали стаканы по другую сторону стойки. Музыка оборвалась, последние посетители тянулись к выходу. Смолкал гул голосов, и в клубе постепенно становилось тихо.

– Так вот это все и было, – сказала Мария.

Фалько понимающе кивнул. То, что он услышал, дополнило собственные воспоминания и сведения, доходившие из столицы Третьего рейха. Мария и сама была частью его. Родившись тридцать четыре года назад в Юго-Западной Африке, в одной из тогдашних германских колоний, она в 1934 году переехала в Берлин, а уж остальное сделали ее исключительные физические данные и великолепный голос. Особенно ей удавались блюзы и французские шансонетки, и, поработав в «Дориане Грее» и «Гогенцоллерне» – двух кафе для лесбиянок на Бюловштрассе, – она перешла в изысканный ночной клуб Тони Акажу, где повстречала трубача-виртуоза Мелвина Хэмптона и его джаз.

– Я была звезда, как ты знаешь, – сказала она. – Публика валом валила в клуб, чтобы послушать меня. Но в последнее время эти скоты-нацисты вконец разнуздались, стали вести себя совсем непотребно – писать на дверях «Блаунахта»: «Вон евреев и негров», «Долой музыку вырожденцев» и прочую гнусь. Тони стирал эти надписи, а они появлялись снова. Я спросила себя, почему должна все это терпеть…

Она замолчала на миг – локоть на стойке, дымящаяся сигарета меж пальцев. Одновременно первобытная и утонченная, она подкрашивала только глаза – два штриха подчеркивали черноту глаз и дерзкий очерк высоких скул.

– Знаешь про нашего совладельца? – спросила она.

– Знаю. Тони поведал.

– Его чуть было не схватили во время облавы на гомосексуалов в кафе «Адонис»… Тогда ему удалось ускользнуть, он убежал в «Блаунахт», вот там его и арестовали… измолотили на глазах у всех. Потом отправили в концлагерь.

Мария снова замолчала. Слегка покачала головой. В ушах у нее уже не было крупных серебряных серег. Красивое африканское лицо осунулось от усталости. Она глядела прямо на Фалько, но иссиня-черные глаза, испещренные на белках крошечными кровяными жилками, помутнели и смотрели словно невидяще.

– Забавно, что полицейский, который больше всех усердствовал, был, как они говорят, «извращенец» и завсегдатай нашего кабаре.

– Бедный Ганс.

– Он скулил, как замученный щенок… На следующий день мы с Мелвином решили уехать в Париж. «Я – негр и гомосексуал, – сказал он мне. – Жив еще и на свободе только потому, что у меня американский паспорт». Тони согласился, он и сам был перепуган… Расторг с нами контракт без неустойки… А потом продал кабаре и подался следом. Когда открыл здесь «Мовэз фий», мы пошли работать к нему.