Начальник сборочного цеха в своем красиво обставленном кабинете наслаждался одиночеством. Первое число! Первый весенний день! Февральский план выполнен! Все хорошо, все вроде бы ладно и складно — такой пришла к заводчанам весна.

Он распахнул форточку. Оттепельный, какой-то шальной воздух ласково коснулся его разгоряченного лица. Семен Яковлевич присел на широкий подоконник. Его радовало и скопище грузовиков перед цехом — везут металл, комплектующие! — и важная ворона на проводе, и осевший, потемневший снег на крыше соседнего механического цеха. Весна!

Зазвонил телефон. Голос секретаря парткома завода:

— Семен, поздравляю. И февраль хорошо закончил, и январский долг закрыл.

— Мы весь квартал, весь год неплохо закончим, — весело отозвался начальник цеха.

Гор раскатисто рассмеялся, немного помедлил и тихо произнес:

— Что делать с объяснениями Серегина и Тароянца? Партком не может оставить тот брак в стороне.

— Да порвите вы их, Александр Ефремович. Директор же объявил Тароянцу выговор, лишил его обеих зарплат, годовых премиальных — хватит.

— Нет, не хватит, — посуровел голос секретаря парткома. — Ваша «молния» дала негативные последствия, появились еще «молнии» типа вашей. Ты понимаешь?

— Что от меня требуется? — растерялся Гришанков: хорошее настроение вмиг улетучилось. Он, откровенно говоря, давно уже забыл об этой «молнии», такая славная работа пошла с комсоргом, такие отличные отношения наладились с парторгом, а тут! — Что я должен делать? — глухо, раздраженно проговорил он.

— На днях я соберу партком. Будет обсуждаться брак Серегина. Именно его брак, потому что он произошел на его участке и он лично не выполнил приказ Тароянца. На парткоме ты, Семен, обязан выступить. «Молния» с критикой руководства должна быть осуждена. Ясно?

Гришанкову хотелось грохнуть трубку о стену, но он нашел в себе силы аккуратно положить ее. «Подставлять Серегина?! Да ведь это же свинство! — обеспокоенно думал он, шагая из угла в угол. — В угоду каким-то амбициозным потугам втаптывать в грязь человека, прошедшего войну, строившего завод, отдавшего сборочному цеху почти всю жизнь! И из-за чего? Из-за «молнии комсомольского прожектора», которая по сути, по духу своему призвана критиковать недостатки, вскрывать организационные просчеты!..»

— Семен Яковлевич, вы идете? — заглянул в кабинет Фоминский. — Сейчас будет первое распределение КТУ в бригаде Игоря.

Начальник пристально посмотрел на аппарат прямой связи с секретарем парткома и, сильно выдохнув, направился вслед за заместителем.

Гришанков и Фоминский появились в «аквариуме» мастера Серегина вовремя — бригада Михайлова только что собралась. Рабочие были торжественны, серьезны: сейчас сами станут решать, кто и как работал в феврале, кому сколько заплатить! Да, еще никогда не было такого в сборочном цехе. И в столь странной ситуации уже не заартачишься, не закиваешь на других, вымаливая себе большую оплату. Поэтому все и серьезны: ты думаешь, что работал хорошо, а вдруг сейчас кто-нибудь скажет «плохо», что тогда? У кого требовать милости? На кого жаловаться? На самого себя, что ли?