– Посмотрите сами.

Офицер наклонился, посмотрел, потер глаза, посмотрел еще раз. Его зрение было не настолько острым, но судно быстро приближалось, и он тоже видел его во всех подробностях.

– Одна, – пробормотал он, теребя нестриженную бороду. – Где же флот, который они должны были привести? – Он указал пальцем на дозорного: – Ни слова. – И начал спускаться по лестнице.

Привалившись к каменной стенке, Зоркий Человек закрыл глаза. Теперь он мог немного поспать, ведь его работа сделана. Его не потревожат колокола; эту новость не будут приветствовать радостные карильоны. Сейчас только два человека знали, что судно возвращается. Второй, чьи шаги еще были слышны на лестнице, отправится прямиком к императору и лично сообщит ему. Тогда расскажут еще нескольким, но только тем, кто откроет для посланников бон. Потом, в зависимости от послания, колокола зазвонят, радуясь близкому спасению и множеству христианских кораблей, идущих за бригантиной. Или останутся висеть недвижно – и Константинополь встретит свою судьбу молча, в одиночестве.

Григорий потер глаза и оглядел стол. Лица мужчин, сидящих за ним, бодрствующих или спящих, стали немного яснее. Он понимал, что ничего не может сделать со своим зрением, притупленным ночными дебатами, как и у всех остальных. Глянув на окна, Григорий увидел, что они уже вытравлены светом, и следом, будто в подтверждение часа, услышал колокол монастыря Святого Мануила, ближайшего ко дворцу, призывающего монахов на утреннюю молитву.

Он вновь посмотрел на людей. Спящие были в основном пожилыми и засыпали по возрасту – первым уснул кастилец дон Франциско, следом пожилые советники императора – Георгий Сфрандзи, Иоанн Далматский, Лука Нотарас. За ними пришел черед священников, Леонарда и Исидора, потом Минотто, венецианского байло. Последним уснул сам Командир, Джованни Джустиниани Лонго, силы которого поддерживала его страстность, хотя он был не моложе большинства других. Он не выглядел спящим, подперев голову огромной рукой и полуоткрыв один глаз. Но Григорий не раз видел в совместных кампаниях, как Командир дремлет в такой манере, набираясь сил для новой схватки. Он просыпался при первом же призыве, а в следующее мгновение уже держал в руке меч.

Сон был мечтой, соблазном, которому было почти невозможно противостоять. Но Григорий держался по двум причинам: за столом не спали еще двое мужчин. Император и его собственный брат.

За последние недели Константин, возможно, спал меньше, чем любой житель города… потому что это был его город. Именно он вел дебаты, которые бушевали всю ночь, с той минуты как капитан бригантины в полночь предстал перед Советом и поведал свою печальную историю. Именно император со спокойным достоинством поддерживал в людях мысль, что они могут принять разные решения, но сдача Константинополя туркам в их число не входит, просто не может войти. Как его спасти, какие военные, религиозные и снабженческие возможности у них есть, – вот что он готов выслушать. И каким-то образом ему удавалось сдерживаться там, где остальные раз за разом теряли спокойствие и обвиняли собратьев в нехватке истинной веры, истинной храбрости, истинной верности; католики осуждали православных, венецианцы оскорбляли генуэзцев, и почти все презирали греков. В глубине сердца Григорий всегда считал Константина компетентным и не более того. Но он видел, как этот человек растет со своей миссией. Не надуваясь высокомерием. Держась наследия своих предков. Он был поставлен здесь во время кризиса, чтобы сделать все возможное. И он это делал.