– Не знаю.

– Она ничего не сказала… ничего не написала… для меня? – продолжал влюбленный, чувствуя, что сердце его разрывается от неизвестности.

– Ничего, решительно ничего, – подтвердила торговка, опуская глаза, чтоб не видеть сильной горести, которой ее слова были невольною причиной.

– Ничего! Ничего! – повторял молодой человек, чуть не рыдая.

Он упал в изнеможении на стул и шептал:

– Она меня не любила!

Тщательно заперев дверь, оставленную настежь нетерпеливым Бералеком и взволнованной вдовой, Кожоль вернулся и слышал их короткий разговор. Ивон, застигнутый врасплох страшным известием, не мог заметить волнения вдовы, не ускользнувшего, однако, от наблюдательного Пьера.

Он подошел к торговке, стоявшей уныло, и тихо приподнял за подбородок ее поникшую голову, говоря: – Посмотрите мне прямо в глаза, милая моя, чтоб я вдоволь мог налюбоваться на лицо честной женщины, произносящей страшную ложь.

– Но я не лгу, – бормотала вдова, теряя последние крупицы хладнокровия.

– Пустяки, любезная, вот вы и изменяете себе! Ну так, взгляните на бедного мальчика в отчаянии и решите, не очень ли вы жестоки, упорствуя в своем обмане, – сказал Кожоль самым убедительным тоном.

– Мне строго наказывали не говорить, – призналась растроганная Бюжар.

Бералек быстро поднял голову.

– Кто? – спросил он.

– Мадемуазель Валеран. О! Утешьтесь! Это не из равнодушия к вам… Напротив, из любви, – прибавила вдова, решив искренне признаться во всем.

Сияя теперь радостью, Ивон вскочил, крича:

– Говори, говори, где она? Что с ней? Меня ждут, не правда ли?

Бюжар грустно покачала головой.

– Не радуйтесь! – вздохнула она.

Тут она рассказала обо всем.

Имя судьи ужаснуло молодых людей.