Байда стоял на своем: обе раны получил 10 июля и в тот же день был доставлен в госпиталь. Но Геннадий уже понял, что это не упорство убежденного в своей правоте, а скорее упрямство человека, изобличенного во лжи и отстаивающего свою версию по инерции. Было ясно, что дальше упираться бессмысленно и что арестованный сам знает это, а значит — скоро раскроется.

И действительно, на следующем допросе он заговорил. Жеромский оказался прав: Байда был у немцев. Сначала он заявил, что, будучи раненным в руку и бедро, не мог двигаться. Санитары его не заметили, и он пролежал в окопе, истекая кровью, до прихода немцев. Но, увидев в руках Жеромского уже знакомую выписку из истории болезни, признался, что во время боя после ранения в руку спрятался в самом глубоком окопе. Когда подошли немцы, пошел за ними. Рука к этому времени была перевязана, чувствовал он себя нормально.

Спокойно, словно о чем-то будничном, Байда рассказал, как его допрашивали два немецких офицера. И как он добровольно сообщил все, что знал о расположении наших частей, их вооружении, командном составе.

На вопрос Жеромского, подвергался ли он пыткам и издевательствам, арестованный ответил: нет, не подвергался. Допрос проходил спокойно. Его даже угостили рюмкой рома и хорошей закуской…

Видимо, все так и было. Байда на этот раз не лгал, говорил уверенно, без натянутых пауз, но и без неестественно красочных деталей. Жеромский, откинувшись на спинку стула, спросил:

— Чем объясните такое отношение врагов к вам?

— Не знаю, — Байда пожал плечами. — Меня спросили, как я отношусь к Советской власти. Я ответил: безразлично. Мне она не сделала ничего — ни хорошего, ни плохого. Мне, мол, все равно, какой власти служить. Жили и под русским царем, и под австро-венгерским монархом. Потом были немцы и паны польские, были и Советы — какая разница?

Геннадий коротко взглянул на Жеромского: вот ведь, и в этом был прав! А Байда продолжал:

— Ну, понятно, спросили: не коммунист ли? Я достал из-под гимнастерки крест нательный, перекрестился. Это немцам, видно, понравилось — предложили сесть…

Здесь арестованный скомкал рассказ, как-то невнятно заметив, что больше его не трогали, а 25 июля он бежал из временного лагеря. На уточняющие вопросы следователя Байда отвечал по-разному. Несколько обиженно, но с готовностью сказал, что и не пытался скрывать свое пребывание в плену: при поступлении на завод в отделе кадров говорил, но на это не обратили внимания. Зато неохотно говорил о знакомых по заводу. Насторожился, услышав вопрос, где он бывает вечерами.