– Отчего же?

– Оттого, государыня, что никого больше не люблю.

– Вы честолюбец, господин Жильбер?

– Когда-то хотел стать им, ваше величество.

– И?..

– И эта страсть ушла из моего сердца так же, как другие.

– И все же одна страсть у вас осталась, – с тонкой насмешкой заметила королева.

– Осталась, ваше величество? Какая же, господи?

– Это… патриотизм.

Жильбер с поклоном ответил:

– Вот тут вы правы. Я люблю родину и готов ради нее на любые жертвы.

– Увы! – очаровательно вздохнула королева с какой-то смутной грустью. – Ведь были же времена, когда истый француз ни за что не выразил бы эту мысль в тех словах, которые употребили вы.

– Что ваше величество хочет этим сказать? – с почтением осведомился Жильбер.

– Хочу сказать, сударь, что во времена, о которых я говорю, невозможно было любить родину, не испытывая в то же время любви к королю и королеве.

Жильбер зарделся и отвесил поклон, почувствовав в сердце нечто вроде удара электрического тока, который всегда исходил от королевы в минуты доверительных бесед.

– Вы не ответили, сударь, – сказала она.

– Государыня, – ответил Жильбер, – я беру на себя смелость считать, что люблю монархию более чем кто бы то ни было.

– Разве в наше время, сударь, достаточно сказать что-нибудь, не подкрепляя свои слова действием?

– Государыня, – удивился Жильбер, – поверьте: все, что прикажут ваши величества, я…

– Сделаете, не так ли?