Что же до королевы, то она вернулась к себе буквально ошеломленная волшебством разыгравшейся сцены.

Вскоре ее окружила толпа придворных льстецов.

– Вот видите, – говорили ей, – каковы подлинные настроения в ваших войсках. Теперь вы понимаете: вам говорят о приверженности народа идеям анархии, но разве могут выстоять эти идеи против того яростного пыла, с каким французские солдаты защищают монархию?

А так как эти слова отвечали тайным желаниям королевы, она позволяла химерам баюкать себя, не замечая даже, что рядом с нею нет Шарни.

Между тем шум понемногу стал утихать: сон разума потушил все пламя безумия, все пьяные фантасмагории. Король, зайдя к королеве перед тем, как улечься спать, бросил весьма мудрое замечание:

– Завтра увидим.

Какая неосторожность! Для всех эти слова представляли собою мудрый совет, но в той, кому они были адресованы, пробудили заглохший было источник сопротивления и подстрекательства.

– В самом деле, – прошептала королева, когда супруг удалился, – пламя, вспыхнувшее сегодня вечером во дворце, за ночь охватит Версаль, а завтра разгорится пожаром по всей Франции. Всех этих солдат и офицеров, которые так горячо выражали сегодня свою верность, назовут бунтовщиками, предателями нации. Губители родины станут величать знатнейших из этих аристократов мелкими прислужниками Питта и Кобурга[185], приспешниками властей, дикарями, северными варварами.

Для каждого, чья шляпа украшена черной кокардой, будет выбран фонарь на Гревской площади.

Грудь каждого из тех, кто так преданно кричал «Да здравствует королева!», будет пробита при первых же беспорядках каким-нибудь мерзким ножом или пикой.

А причиной всему этому буду я, опять я. Именно мною будут осуждены на смерть столько отважных подданных, вокруг меня, неприкосновенной монархини, будет царить утешительное притворство, а вдалеке от меня – оскорбительная ненависть.

О нет, я не буду настолько неблагодарной по отношению к своим единственным, своим последним друзьям, я не буду малодушной и бессердечной, я возьму всю вину на себя. Все было сделано ради меня, значит, и бремя гнева нести мне. Посмотрим, до какой степени дойдет ненависть ко мне, как высоко к подножию моего трона осмелится подняться нечистая волна.

И, страдая от бессонницы, омраченной вдобавок подобными невеселыми мыслями, королева уже не сомневалась в исходе завтрашнего дня.

Наконец настал завтрашний день, полный слухов и раскаяния.

Национальные гвардейцы, которым королева недавно вручила знамя, явились выразить ее величеству свою благодарность, однако головы их были опущены, а глаза тусклы.