– Чтобы моя дочка Катрин управляла домом? – недоверчиво и с невыразимой завистью в голосе вскричала почтенная мать.

– Я во всем буду слушаться вас, матушка, – краснея, поспешно сказала Катрин.

– Нет уж, нет уж, – настойчиво возразил Питу, который, сделав первый шаг, далее шел напролом. – Нет уж! Я передаю все, что мне было велено. Господин Бийо поручает и наказывает мадемуазель Катрин заменить его во всем: и в работе, и в управлении домом.

Каждое его слово, проникнутое правдой, вонзалось хозяйке прямо в сердце, но в сердце этом было слишком много доброты: вместо того чтобы поддаться еще более жестокой зависти, еще более жгучему гневу, славная женщина, уверившись в том, что верховодить ей больше не придется, стала еще смиреннее и еще тверже уверовала в непогрешимость мужа.

Разве Бийо мог ошибиться? Разве можно было его ослушаться?

Эти два довода добрая женщина обратила против себя самой.

И все ее сопротивление рухнуло.

Она посмотрела на дочь и в глазах ее прочла лишь скромность, доверие, добрую волю, нежность и неизменное почтение. И она окончательно уступила.

– Господин Бийо прав, – сказала она. – Катрин молода, умом ее бог не обидел, хоть она и себе на уме.

– Что есть, то есть, – подхватил Питу, уверенный, что отпускает девушке комплимент, хотя на самом деле это была скорее колкость.

– Катрин легче будет, чем мне, разъезжать, – продолжала мамаша Бийо. – Она лучше меня сумеет день-деньской присматривать за работниками. Она дороже продаст, удачней купит. Уж моя-то дочка сумеет себя поставить, чтоб ее слушались!

Катрин улыбнулась.

– Что ж, – продолжала добрая женщина, даже не испытывая потребности вздохнуть, – теперь Катрин побегает по полям! Теперь она сама будет распоряжаться деньгами! Теперь все время будет в разъездах! Теперь она, моя девочка, превратится в парня!

Питу хвастливо объявил:

– Не беспокойтесь за мадемуазель Катрин! Я здесь, рядом, и буду везде с ней ездить.

В ответ на это великодушное предложение, которым Анж надеялся поразить женщин, Катрин бросила на него столь странный взгляд, что он совсем смешался.

Девушка покраснела, но не от удовольствия; она пошла пятнами, что свидетельствовало разом о двух движениях души, то есть изобличало сразу гнев и нетерпение, желание высказаться и необходимость молчать.

Питу был не светский человек, он не чувствовал оттенков. Но понимая, что румянец Катрин не свидетельствует о полном ее согласии, он сказал, раздвинув пухлые губы в лучезарной улыбке, отчего обнажились его огромные зубы:

– Что же вы молчите, мадемуазель Катрин?

– А вы, господин Питу, сами не понимаете, что сморозили глупость?