– Глупость? – изумился влюбленный.

– Разрази меня гром! – воскликнула мамаша Бийо. – Еще не хватало моей дочке Катрин разъезжать с телохранителем!

– А как же она будет в лесу? – возразил Питу с таким простодушно-озабоченным видом, что грешно было бы над ним смеяться.

– А это тоже мой муженек наказал? – продолжала мамаша Бийо, также умевшая отпустить колкость.

– Ну, нет! – подхватила Катрин. – Это занятие для лентяя, мой отец никогда бы не дал такого совета господину Питу, а господин Питу нипочем бы на это не согласился.

Питу в остолбенении таращил глаза то на Катрин, то на мамашу Бийо; все возведенное им здание рушилось.

Катрин, женщина до мозга костей, разгадала горестное разочарование Питу.

– Господин Питу, – сказала она, – это вы в Париже видели, чтобы девушки, всему свету на потеху, повсюду таскали за собой молодых людей?

– Но вы же не девушка, – еле ворочая языком, прошептал Питу, – вы же хозяйка дома.

– Ну, ладно! Поболтали и хватит! – отрезала мамаша Бийо. – У хозяйки дома и без того дел по горло. Пошли, Катрин, я передам тебе все хозяйство, как велел отец.

И на глазах у застывшего столбом Питу началась церемония, не лишенная величия и даже поэзии, хоть и по-деревенски простая.

Мамаша Бийо отделила от связки один за другим все ключи, по очереди передала их Катрин и отчиталась перед ней в белье, бутылках, мебели и съестных припасах. Она подвела дочку к старому комоду с инкрустацией, сделанному году в 1738 или 1740, в тайном отделении которого папаша Бийо хранил документы, луидоры и все семейные ценности и архивы.

Катрин с важностью перенесла процедуру передачи всей власти и всех тайн; она дотошно расспрашивала мать, размышляла над каждым ее ответом и, получив какое-либо сведение, казалось, навсегда заключала его в глубины памяти и сознания, словно оружие, припасенное на случай войны.

После осмотра вещей мамаша Бийо перешла к живности, которую подробно перечислила.

Овцы, здоровые и больные, ягнята, козы, куры, голуби, лошади, быки и коровы.

Но это была простая формальность.

В этой отрасли хозяйства девушка уже давно была главным начальством.

Никто лучше Катрин не знал домашней птицы с ее оглушительным кудахтаньем, ягнят, привыкавших к ней в первый же месяц, голубей, которые настолько ей доверяли, что часто принимались кружиться вокруг нее прямо посреди двора, и садились ей на плечо, и слетались к ее ногам, расхаживая перед ней вразвалку взад и вперед.

Лошади, когда появлялась Катрин, приветствовали ее ржанием. Она умела усмирить самых норовистых. Один из выращенных на ферме жеребят, а теперь жеребец, к которому никто не смел подступиться, крушил все в конюшне, чтобы подбежать к Катрин и взять у нее из ладоней или кармана черствую корку, которая всегда для него была наготове.