Мэр был человек благодушный и еще не обзавелся определенными политическими взглядами; он старался ублажить и тех, и этих и не хотел ссориться ни с господом богом, ни с национальной гвардией.

Инвективы аббата Фортье вызвали у него гулкий смешок, который и помог ему овладеть положением.

– Слыхали, как аббат относится к арамонской национальной гвардии? – обратился он к Питу и двум его офицерам.

– Это потому, что аббат Фортье помнит нас детьми, и ему кажется, что мы все еще дети, – с мягкой печалью в голосе объяснил Питу.

– Но детки превратились в мужчин, – глухо произнес Манике, протягивая к аббату свою изуродованную руку.

– И эти мужчины оказались ядовитыми змеями! – крикнул возмущенный аббат.

– А если этих змей заденут, они выпустят жала, – подхватил сержант Клод.

В этих угрозах мэр провидел всю грядущую революцию.

Аббат угадал по ним свое мученичество.

– Чего им от меня надо, в конце концов? – спросил он.

– Часть оружия, которое хранится здесь у вас, – отвечал мэр, пытаясь привести всех к согласию.

– Это оружие не мое, – возразил аббат.

– Чье же оно?

– Оно принадлежит монсеньору герцогу Орлеанскому.

– Не спорим, господин аббат, – сказал Питу, – но это не меняет дела.

– Как это не меняет? – возмутился аббат.

– Да так: мы, несмотря ни на что, просим у вас это оружие.

– Я напишу об этом его высочеству, – величественно отрезал аббат.

– Господин аббат забывает, – вполголоса заметил мэр, – что это будет бессмысленная отсрочка. Разумеется, монсеньор, если вы к нему обратитесь, ответит, что следует отдать патриотам не только ружья их врагов англичан, но и пушки его предка Людовика XIV.

Эта истина сразила аббата.