Надо ли говорить, что еда проскочила совсем не так трудно, как раньше. Забежавшая проведать больную Даша застала Сашу и Виконта, склонившимися над Сашиной рукой.

— А… это из чего? — выпытывала в этот момент Саша.

— Из старого золота, это итальянская работа. Но выполнено в египетском стиле, я ценю его… Следи: два параллельных кольца, вернее, по три четверти кольца, а между ними… следи, следи: пеликан, кошка, скарабеи, как кружево. Тонкая работа! Но такая техника, хотя ей и больше пяти тысяч лет, не свойственна настоящим египетским мастерам. Это филигрань, или как мы, русские, говорим, скань.

— А смотрится или не смотрится? И так высоко. Выше локтя! Так же не носят?

— Носили. Египетские жрицы, например. Поверни. Я сам еще не насмотрелся.

Даша заглянула сверху и тихо сказала:

— Такого, Павел Андреевич, подарка ей еще от вас не было. Это же не для маленькой… Не забава. А она и не понимает еще. Вон, какую сорочку переодела на полосатку!

— Да, действительно. Матросик. Я в подобном одеянии смахивал бы на беглого каторжника.

— Конечно, у вас — мускулы… А у меня — нет.

— О чем ты, собственно, сожалеешь — о внешности каторжника, или об отсутствии геркулесовой силы?

Даша тронула его за плечо:

— Я спросить у вас хотела, Павел Андреевич… Новое ей постелить можно?

— Это вы меня спрашиваете? Да, смените! Вы же в этом лучше разбираетесь. Что вы нерешительная такая, Даша?

— Это правда, сущая. Нерешительная я. Все могу сделать, на все сил хватает, только чтоб кто-то указал. Плохо, когда главного над тобой нет, чтобы его одного слушать. А так я у ста подружек спрошу, прежде чем дело самое малое решить. Был жив мой Вася, и все было просто. Он скажет, я сделаю. Хоть и не всегда ладно выходило, ну так что ж, тоже ведь живой человек. Я не роптала.

Даша говорила спокойно, как всегда, мягко, то поднимая, то застенчиво прикрывая необычно светлые чистые глаза в рамке темных ресниц.

— Я думаю… Иногда, бывает не спится ночью, ну вот и лежишь, думаешь… Так я вот про что: как трудно мужчинам… Сам себе голова, сам все решай. И не попросишь подсказать, стыдно, тут тебя и спросят: «Какой же ты мужчина, миленький?». Павел Андреевич, а можно я еще вас спрошу, я бы не стала, неудобно, вы не родня мне. Но вы сами заговорили, а я привыкла к вам за пятнадцать дней. Можно?

— Да спрашивайте, что вам захочется. Зачем такие приготовления?

— Ой, извините вы меня! Мне бежать пора, больные не кормленные…

— Как бежать? Вы же сказать что-то хотели?