Двое – это она почувствовала – подняли ее и понесли. По шуршанию ракитника поняла: несут к лесу. До него рукой подать. Густой, пушистый от весенней зелени, он широко раскинулся вдоль гор и на самих горах, высоко поднимавшихся на правом берегу Сулы.

«Матушка-голубушка, спасите меня! Дедуся, лебедик белый, поднимайте хуторян – догоняйте татей и посеките их саблями, треклятых! Вызвольте меня от каторги агарянской, неволи басурманской! – заклинала она мысленно, поняв, какая страшная беда постигла ее. – Не дайте же мне погибнуть, людоньки-и!»

Она металась, извивалась, пытаясь освободиться, но ничего сделать не могла. Несли ее долго. Слышалось тяжелое дыхание уставших людей, глухой говор их голосов.

Наконец ее положили на землю и вскоре кинули на коня и привязали к седлу. Кто-то крикнул: «Вйо!» – и под копытами многих коней загудела земля.

Куда ее везут?

Сначала ехали лесом, – Стеша определила это по хлестанию веток, а через некоторое время выскочили в степь: здесь припекало солнце. Неведомые ей всадники загомонили громче, пришпорили коней – и тайный хищный отряд людоловов быстро помчался в неведомую даль.

2

2

Только в полдень, когда Стеша не появилась к обеду, мать и дед Оноприй подняли крик. На шум сбежались люди. Весь хутор поднялся на ноги. Заплаканная мать, в который уже раз, объясняла, как она разбудила дочь и послала пасти гусей на луг и что с того времени Стеша как в воду канула.

– А может, она, знаешь-понимаешь, тово… и впрямь утопла? – рассуждал маленький заикающийся человечек, которого на хуторе звали не иначе, как Знаешь-Понимаешь, за его бессмысленную поговорку, или Иваником за малый рост. – Надо в Суле искать.

– Ой Боже мой, деточка моя!.. Голубка сизая!.. – убивалась в неутешном горе мать. – И зачем же я послала тебя с гусями к речке! Зачем же ты, серденько, в холодную воду полезла!..

Толпа быстро покатила к Суле. Самые расторопные пригнали челны, начали шнырять на них по спокойной глади реки, вглядываясь в прозрачную, как стекло, воду. Другие искали на берегу одежду.

Не нашли ни тела, ни платья…

– Знаешь-понимаешь, может, она тово… на глубину заплыла, – продолжал развивать свою мысль Иваник. – А там тово… и утопла…

– Одетая, что ли? – спросил дед Оноприй. – Мелешь невесть что!

– Так куда ж она подевалась… тово… знаешь-понимаешь?

Дед Оноприй пожал плечами и, понурив голову, побрел к дому. За ним потянулись остальные. Остался на берегу один Иваник.

Мать голосила. Женщины успокаивали ее. Говорили, что Стеха росла непокорной, даже норовистой дивчиной, – так, может, вздумалось ей в лес пойти, да там и задержалась. А то в соседнее село махнула. «Баклуши бить», – добавляли потихоньку кто поязыкастее.