Покопавшись во внутреннем кармане, он вытащил маленький блестящий стеклянный предмет, увлажнил его кончиком языка и приложил к окну, медленно потянув вниз, потом в сторону, затем вверх, – описав равносторонний треугольник на стекле. После этого он достал из другого кармана нечто, похожее на плотный бумажный квадратик, поспешно разорвал его и приклеил к стеклу. Только когда операция была завершена, я понял, что он сделал. «Пластырь», который он приложил к окну, был не более чем квадрат мухоловной бумаги, и его липкая поверхность не позволяла слышать тихий звон. Когда де Гранден закончил вырезать треугольник из оконного стекла, он осторожно извлек его с помощью приклеенной бумаги.

Закончив, мой друг вытащил маленький перочинный нож и принялся аккуратно вырезать дыру в жалюзи, освобождая место для обзора.

Некоторое время он стоял так, глядя в шпионскую дыру, и выражение на его узком лице переходило от сосредоточенного интереса к почти невероятному ужасу, и наконец, к безумной, неумолимой ярости.

– À moi, Trowbridge, à moi, Gervaise![195] – крикнул он, едва не завизжав, потом бесцеремонно выдавил плечом стекло, раскрошив его на дюжину кусочков, и прыгнул в освещенную комнату.

Я как можно быстрее забрался за ним, и изумленный суперинтендант последовал за мной, тихо выражая протест против нашего грабительского вторжения в дом миссис Мартины.

Один взгляд на разыгравшуюся в комнате сцену отмел все мысли о нашем правонарушении.

Прямо перед нами, спиной к ярко пылающей кухонной печи, стояла некогда спокойная мать Мартина, окутанная от горла до колен просторной одеждой. От ее спокойствия не осталось и следа, когда она увидела дрожащего маленького француза, который вытянул в ее сторону обвинительный палец. На ее цветущем лице с гладкой кожей возникла такой бешеная ярость, которую я не мог даже вообразить. Ее губы сузились, обнажив зверский оскал зубов, а голубые глаза взирали на нас с ненавистью. В углах ее обезображенного рта пузырилась белая пена, челюсть вытянулась вперед, как у разъяренной обезьяны. Никогда в жизни, ни на одном лице, – на зверином или людском, – я не встречал такого выражения.

Это была самая отвратительная пародия на человека, которую я видел, – столь ужасная, столь несравненно жестокая и дьявольская, что я отвернулся бы, если бы мог. Но я чувствовал, что не в силах отвести глаз от этого злобного облика, как глаза птицы не могут оторваться от блеска пленчатых глаз змеи.

Но ужаснее, чем взгляд на преображенные черты женщины, был показавшийся позади нее еще больший ужас, когда она отступила в сторону от огненной решетки пылающей печи. Это было то, что медик мог определить после секундного осмотра: обгоревшая лучевая и локтевая кости детского предплечья.