Одо замолчал, украдкой отерев скатившуюся по щеке слезу.

После этой душевной исповеди, Бьёрн как-то по-другому посмотрел на брата. С сердечной теплотой, любовью и дружеским расположением. Он помнил слова Рейнольда о сварливой жене и сопливых детишках, и ему стало жаль Одо.

Подозрительно заворочался на своём месте и тяжело вздохнул Таннер, и Бьёрн не стал ничего говорить, а просто протянул над племенем костра руку, и крепко пожал плечо Одо. Держись, мол, не унывай.

Глава вторая

Глава вторая

Маленькая, тихая обитель Святого архангела Михаила, что в Капуе, была потревожена громким топотом Бьёрна. Он бегал по монастырю, разыскивая отца.

Перепуганные монахи, из своих келий и из всех помещений, настороженно глядели на него, а также на валяющегося у ворот брата-привратника, на то, как двое норманнов помоложе, своими мечами загнали стражу монастыря в привратницкую и заперли их там.

В одном из переходов аббатства Бьёрн натолкнулся на необычайно толстого монаха, видимо евнуха, несшего в скрипторий (скрипторий – мастерская по переписке рукописей, приимущественно в монастырях) большую охапку пергаментных свитков. Схватив его за горло, Бьёрн прижал толстяка к стене, топча ногами рассыпавшиеся свитки.

– Барон де Бриан, где он?!

Монах, выпучив от страха глаза, только что-то мычал и блеял.

– Ты что, падла, не слышишь меня? Барон Олаф де Бриан, где он?!

Бьёрн посильнее сжал руку на горле монаха, лицо того побагровело, и толстяк судорожно вцепился в железные пальцы, закивав головой, понял, понял. Бьёрн разжал хватку.

– Барон Олаф Бриан? – тяжело дыша, потирая горло, другой рукой размазывая по лицу слёзы и сопли, источая начавшееся расползаться от него зловоние, так как он очень перепугался, монах, немного помолчал. – Барон Олаф Бриан? А-а-а! Старый норманн! Брат Власий! Он там!

Оттолкнув толстого монаха, Бьёрн побежал в указанном направлении. Откинув полотняный полог, он, с криком:

– Отец! – влетел в маленькую, узкую, полутёмную келью.

Маркус, читавший при свете лучины отцу Евангелие, не узнал в этом одноглазом здоровяке, сплошь заросшем длинными, седыми волосами, своего старшего брата.

Но старый барон, или теперь уже монах брат Власий, встрепенулся на своём ложе, на звук этого такого родного голоса, и поднял голову.

– Бьёрн, мальчик мой… Я знал, я верил, я молился… Знал… Знал… Верил…

А Бьёрн упав на колени, припал губами к негогда сильной, а теперь высохшей и горячей руке отца, покрывая её поцелуями и орошая слезами.

Олаф, протянув дрожащую второую руку, гладил волосы любимого сына, тоже плача и что-то шепча.