Потому Юля редко приезжала на погост, только по чрезвычайной необходимости. Все остальное время она оставалась в Мурманске, на базе экспедиции. На нее легла ответственность за систематизацию всей полученной информации. Струтинская сводила все заметки в одну стройную систему. Большой черновик.

Раз в неделю Кузминкин приезжал в город, привозил ей листы, исписанные быстрым почерком Александра Васильевича, или округлым почерком Наташи. А иногда чекист передавал ей заметки Марковой. Та занялась сбором материала к статье по евгенике, и от Лидочкиных закорючек у Юли болела голова.

Потом, когда экспедиция закончится и они вернутся в Петроград, Александру Васильевичу будет легко написать и отредактировать доклад об итогах этой поездки.

Материала было много, и скучать Струтинской было некогда. Лишь иногда она выбиралась из барака, чтобы дойти до станции и с машинистом передать в Петроград пакет с копиями записей. В Питере эти заметки получал Тамиил. Он раз в неделю специально ходил на станцию. В свою очередь Кондиайн отправлял с тем же машинистом свои расчеты в Мурманск.

Изредка Юле удавалось погулять по окрестностям. Недолго. Почему-то гулять одной ей совсем не хотелось. К тому же в одиночестве к ней приходила одна и та же мысль:

— Кто я?

Она много, много-много раз пыталась… Она старалась вспомнить хоть что- то… из той… прежней, настоящей ее жизни… Хоть на чуть-чуть приоткрыть тот глухой занавес, что отделял от нее все, что было до того момента, как она осознала себя в палате Института мозга.

И Бехтерев, и Варченко искренне хотели помочь ей.

Вспомнить. Вспомнить. Вспомнить!

Но все было напрасно.

— Кто я?

Странный вопрос… Однажды, уже здесь, на Кольском, в тот первый день, когда была вечеринка, ей показалось… Но только показалось…

А потому та, которую близкие ей люди называли Юлией Вонифатьевной Струтинской, загружала себя работой, восхищалась красочными заметками Наташи, радовалась четким записям Варченко и чертыхалась, стараясь разобрать «лекарский почерк» и жутковатые в своем цинизме идеи Лидочки Марковой. Лишь бы этот проклятый вопрос — кто я? — хоть ненадолго оставил ее в покое.

В день солнцеворота, двадцать первого июня двадцать первого года, Юля проснулась от ощущения зыбкости этого мира. Ей вдруг показалось, что если она сейчас же не откроет глаза, то все вокруг так и останется в вечном мраке.

Она вскочила с постели и решительно выбежала на улицу, прямо навстречу солнцу. Побежала прочь от города, совершенно не замечая, что босиком, что только одна ночная сорочка прикрывает ее тело. Ей это было неважно.