Мир представился ей всего лишь декорацией. Выгородкой большого спектакля, в котором ей отведена совсем не главная роль. Так чего же тогда стыдиться? Зачем думать о холоде или ветре, если все это не настоящее, а только придуманный кем-то и воплощенный обман.

Но кто этот художник, что, не скупясь на краски, густыми мазками красит небо в синее? Кто тот музыкант, что наполняет все вокруг звуками? Свист ветра, рокот волн, набегающих на берег, щебетание птиц и шум в деревьях и травах. Музыка…

Кто тот писатель, что бросил в этот мир слова? Простые слова о простых вещах.

Кто тот творец, который соединил в себе все достоинства и недостатки и художника, и музыканта, и писателя. Тот Мастер, что собрал воедино отголоски собственных мыслей, чаяний и надежд, чтобы выплеснуть их во вселенную и овеществить, наполнить жизнью, наградить разумом.

И в этот момент она вдруг вспомнила обрывок сна, который заставил ее сегодня выбежать из ставшего надежной и уютной крепостью барака в большой и волнительный мир… И слова, которые пришли ниоткуда за мгновение до пробуждения. Слова, которые сложились во фразу, и она стала главной:

— Это… ты…

Она остановилась, огляделась вокруг и ощутила, как меняется запах тундры, как тяжелые серые валуны приобретают правильные формы, как через пустоши и топища пролегают широкие дороги и легкие пути…

Это было лишь видение. Морок. Шутка ума. Это длилось только мгновение, и все распалось, словно лист мокрой газетной бумаги. И вокруг раскинулась суровая пустошь Мурмана.

— Я схожу с ума, — подумала Юля, но потом вспомнила, что она и так сумасшедшая, и почему-то стало холодно и сыро, и ей захотелось обратно в протопленный теплый барак.

В бараке ее ждал Кузминкин. Он привез очередную партию экспедиционных заметок.

— А я уж заволновался, Юлия Вонифатьевна, — сказал чекист.

Вид Струтинской его не смутил. Привык уже.

— Да неужто и вправду, товарищ чекист? — всплеснула Юля озябшими руками.

*****

На Ловозерском погосте у команды Варченко работа шла полным ходом. Саамы проникались все большим доверием к чужакам. Многие уже не обращали на них внимания, и это было хорошим знаком. Чужие становились своими на погосте. А однажды, как раз накануне солнцеворота, восемнадцатого июня, так пометил он в своих записках, Александру Васильевичу пообещали показать саму Луот-Хозик — оленью Хозяйку.

Для этого Распутин сварил сильно пахнущий грибами, черный по цвету и горький до колик в желудке отвар. Потом они уехали в тундру, туда, где паслось стадо оленей, стадо Михаила Распутина.

Саам развел огонь посреди покрытой берестой и оленьими шкурами куваксы. На очаг поставил полный котелок с водой из Ловозера, положил на камушек рядом деревянный черпачок с интересной резьбой, пригласил Александра Васильевича подсесть поближе к огню, сел напротив, достал из чехла на поясе варган и заиграл долгую как тундра мелодию.