Данилов громко зевнул. Осмотрелся. Вспомнил, что вокруг нет никого, кто бы его за такой шумный зевок устыдил, и снова забормотал:

— Однорукий…. Ему тоже нужна та женщина. Неизвестная. Нет, Струтинская, пусть будет Струтинская, так привычней, — Николай снял очки, потер пальцами уставшие глаза и огладил ладонью колючую щетину на щеках. — А чемоданчик я все-таки забыл зря. У Славика в машине… На самолет очень спешил, за Васю переживал… Придется в Пермь звонить, чтобы почтой выслали…

Данилов продолжил осмотр.

Чего он хотел найти?

След. От укола след.

Несколько лет назад в Шанхае, который местные жители называют Заньхэ, на улице Джян Дзие Род, известной своими опийными притонами, у него была встреча со связным.

Они с китайским товарищем сидели в маленькой открытой харчевне, когда дверь одного из притонов с грохотом распахнулась. На мостовую кубарем выкатился худющий китаец, он сильно ударился оземь, но, словно не почувствовав боли, тут же поднялся и угловатой крабьей походкой подскочил к ближайшему торговцу, продающему жареное рубленое мясо, пятерней загреб тлеющие в жаровне угли и швырнул их в лицо торговцу. Тот испуганно отскочил, заругался громко и зло. А наркоман схватил нож с деревянной подставки для разделки мяса и, дико захохотав, перерезал себе горло. Так же, как этот Миша.

— Это йао-наркотик, — сказал связной китайский товарищ, спокойно наблюдавшей за кровавой сценой. — Немцы из Циндао завезли. Тут сейчас таких много. Зачем опий курить, зачем Да Ма — анаша — сущить-веять? Один укол, и человек боли нет, сна нет, весело, работает без усталости. Пей ци йао. Очень сильный наркотик. Ам Вэй Тай Мин. Если доза большой — человек себя не любит. Так не любит, что себя убивает. Сюда колят.

И китайский товарищ ткнул себя большим пальцем в бок.

Немцы сделали. Немцы. А Миша на них работал.

— Неужели ты думаешь, — сказал Данилов Мише, — что я поверю, будто женщина смогла заставить такого бугая горло себе перерезать? Не рассказывай мне сказки. Вася просто не в себе от боли, а в таком состоянии… Может, и не было там никого. Примерещилось ему. Примерещилось. Ну-ка, признавайся, Миша…

Данилов зашел с другой стороны стола, зацепился бедром за ногу лежащего на соседнем столе покойника, поправил на нем простыню и стал рассматривать другой бок громилы.

— Признавайся, засранец, ты себе амфетамин колол, да переборщил. Так ведь? Ведь так? А от этого самоубиться захотел… Только где же место укола? Неужели ты думаешь, что меня перехитришь? Что молчишь, скотина?

Но труп ему ничего не ответил. Да и не думал он ничего. И не собирался даже. На кой ему, мертвому, думать-то?