– Собаку… – усмехнулся Гюберт, что с ним бывало редко. (И я решил, что он вернулся из лесу в хорошем настроении.) – А ходишь на охоту?

Фома Филимонович поскреб затылок:

– Это дело сложное. Надо коменданту города в ножки кланяться, а я не хочу – стар уж, да и характер не таков. И

опять-таки с ружьишком дело дрянь… Совсем дрянь!

– Плохое?

– Никакого нет.

– Выходит, что дрянь не с ружьишком, а без него? –

заметил я.

– Так оно и выходит, – согласился Фома Филимонович, порываясь покинуть комнату.

Но Гюберт его остановил:

– Погоди!… Ты и в самом деле охотник? – спросил он.

– А зачем мне брехать при седой голове, – ответил старик. – Я, можно сказать, потомственный охотник. Прадед мой, дед и батька – все были отчаянные медвежатники да и дичинкой не гнушались. Особенно боровой. Мне довелось еще промышлять в лесу с батьковским самопалом.

Старинная такая штуковина! Как вдаришь из нее, так и оглохнешь сразу.

В глазах Гюберта я заметил искорки заинтересованности. Лицо заметно оживилось. Я еще не видел его таким и вспомнил слова доктора: «Гауптман Гюберт – какой-то маньяк».

Гюберт, не сводя глаз с Кольчугина, спросил:

– Почему же ты до сих пор молчал?

– А зачем лезть на глаза? – смело ответил Фома Филимонович. – Да и опять-таки, проводник у вас есть, господин начальник.

– Это кто же? – подняв брови, осведомился Гюберт.

– А господин Похитун…

Гюберт опять усмехнулся и проговорил: