– Да, вполне.

– Вопросы есть?

– Нет, мне все ясно.

Габиш помолчал. С брезгливой миной, выпятив губы, он усердно счищал ногтем мизинца со своих брюк какое-то пятнышко. Покончив с ним и погладив колени, он продолжал:

– Ви свой люди помнит?

Я кивнул утвердительно.

– Пожалуйста, рассказывайт о них, – предложил Габиш.

Я перечислил шестерых агентов по имени, отчеству и фамилии, назвал адреса и пароли, сказал, где и кем каждый из них работает.

– Очшень карашо, – одобрил Габиш. – Что есть тут, – он постучал себя пальцем по лбу, – никто не может знать. Это есть фундаментально, а всякий записка бывайт плохой конец.

Гюберт подошел к начальнику и подал ему листок бумаги. Габиш отдалил его от себя на вытянутую руку, как это делают дальнозоркие люди, прочел и, задержав на мне дольше обычного свои бесцветные глаза, проговорил:

– Ми теперь знайт и говорит вам, что ваш жена и дочь жив и здоров. Ви уехал, долго гуляйт, и они немножко волнуются. Ви должны быть рад это слышать!

Я ответил, что меня, конечно, радует это сообщение, как и всякого, имеющего семью, и что я рад буду поддержать их существование в эти тяжелые времена выданными мне деньгами.

– Отблагодарите Куркова, – заметил Гюберт. – Это он проявил заботу.

Я заверил, что непременно сделаю это.

– Курков вас будет встретить, – сказал Габиш.

– Хомяков сам его уведомил телеграммой, – пояснил

Гюберт.

Габиш наклонил голову, подумал и обратился к Гюберту по-немецки:

– А как они узнают друг друга?

Гюберт ответил, что скажет мне об этом на аэродроме и сообщит пароль.