Вскоре он нашел и его и снова водрузил Нана на южном мысе острова.

Затем Дик вдруг побежал под деревьями по берегу лагуны. Пироги, паруса, мертвые враги, даже сам Нан, — все было позабыто, — Дик вспомнил, что сегодня еще ничего не ел и вдруг почувствовал сильный голод.

В доме имелась готовая пища: сохраненный им краб, немного печеной рыбы и таро, а ближайший путь к дому лежал вдоль берега лагуны. Добежав до дома, Дик вытащил провизию из тайника, в котором запрятал ее, чтобы предохранить от крабов-разбойников, и с жадностью стал уничтожать ее.

Катафа, наверное, была не менее голодна, чем он, но голод заставил его позабыть об этом, хотя он и не думал о ней все время, пока ел.

Наконец, он вернулся к ней, карабкаясь по горному склону с завернутыми в большой лист остатками провизии. Катафа лежала под прикрытием скалы, погруженная в глубокий сон. Положив лист на землю, Дик сел возле нее.

* * *

Спокойная жизнь двух юных счастливых существ снова потекла на Острове Пальм.

Иногда по вечерам, когда они сидели под звездным небом, Катафа рассказывала Дику о своем родном острове. Казалось, будто говорит сам остров Таори и рассказывает о себе. Она рассказывала ему о Нанауа и о вожде Ута-Мату, таком старом, что кожа его начинала шелушиться и от нее отпадала белая чешуя. Она рассказывала Дику, что на Таори нет ничего, кроме рифа…

Дик на это смеялся коротким резким смехом. Как это на острове нет лесов, — он не мог себе этого представить.

Но Катафа уверяла его, что на ее острове не было ничего, кроме рифа, настолько большого, что взгляд человеческий не мог окинуть его. С одной стороны расстилалась лагуна — спокойная вода, с другой — море. Если бы кто-нибудь пожелал обойти остров пешком, пришлось бы идти несколько дней, прежде чем вернуться обратно к проливу. По меньшей мере два дня потребовалось бы на подобное путешествие и пришлось бы ночевать под звездным небом, без кровли над головой. Лагуна была так широка, что заключала в себе все звезды, даже Великий Дым (Млечный Путь), и луна, путешествуя всю ночь, не могла перерезать ее.

Затем, голосом более отдаленным и точно сообщая секрет, девушка говорила, что на Таори нет никаких деревьев, кроме пальм.

Во всех этих разговорах не было ни слова о самой Катафе или о заклятии, наложенном на нее колдуньей Джуан (Катафа и сама едва знала значение этого заклятия), или почему в течение многих лет она прожила на свете среди людей, точно тень среди теней, или каким образом она была пробуждена от него Диком. Однако в глубине ее сердца загорелся огонек, озаривший что-то смутное и чудовищное, называвшееся колдуньей Джуан.