Странно было смотреть на ту страстность, с которой этот человек говорил о неодушевленных предметах.

— А потом еще слоновая кость, — говорил Меус. — Когда я прибыл сюда, клыки в сто фунтов были заурядным явлением. Когда вы достигнете слонового участка, господин капитан, вы сами увидите, что слонов стало меньше. Да и то, что теперь получается, стало хуже качеством. Мелочь, клыки с изъянами, за которые почти не получаешь премий. И чем меньше становится слонов, тем больше плутуют туземцы. «Мы тут ни при чем, — говорят. — Слона не сделаешь, раз его нет». Никогда у меня еще не было такого плохого сбора слоновой кости, как за последние шесть месяцев, а вдобавок еще, как это всегда бывает, вышла эта неприятность с туземцами у Прудов Безмолвия. Отстоявшая на десять миль к востоку деревня прекратила доставку каучука за последние несколько недель и просрочила уплату налогов, причем туземцы скрывались в лесу, отлынивая от ненавистной работы.

— Из-за чего началось? — спросил Берселиус.

— Почем знать? — отозвался Меус. — Может быть, и обойдется — пожалуй, даже и обошлось, так как я два дня не имею от них известий; как бы то ни было, думаю завтра побывать там. Если они не опомнились я дам им ясно понять, что им придется круто. Пробуду там несколько дней и посмотрю, можно ли воздействовать на них убеждением. Не хотите ли пойти со мной?

— Я не прочь, — сказал Берселиус. — Кстати, и носильщики передохнут несколько дней. Что скажете, доктор Адамс?

— И я пойду с вами, — сказал Адамс. — Все лучше, чем оставаться здесь одному. А вы, господин Меус, как вам нравится здесь в одиночестве?

— Да живется кое-как, — отвечал начальник поста, задумчиво глядя на папироску, как бы разговаривая с ней. — Живется…

«Вот это-то и плохо», — подумал Адамс. Но вслух ничего не сказал. Молчаливый от природы, он был скуп на слова, но щедр на сочувствие, и в то время как он уютно отдыхал в креслах, покуривая трубку, сердце его было полно сострадания к Меусу. Два года этот человек просидел в этом беспросветном одиночестве, два года не видал лица белого человека, исключая редких посещений участкового комиссара.

«Давно пора ему сойти с ума», — думал Адамс, а он-то знал толк в психических болезнях, так как специально занимался ими.

Но Меус ничуть не был помешан, а сохранил всю холодность здравого рассудка. Любостяжание спасло его — любостяжание, внушенное Матабишем.

Повар Берселиуса подал кофе, и, наговорившись о торговле в Конго, они отправились курить на свежем воздухе, у старой крепостной стены.

Низко на небе, напоминая своей формой лодкообразный японский фонарь, нависла над лесом первая четверть луны. Под ней лежал лес, призрачный и мглистый. Зной был невыносим, и Адамс тщетно и беспрестанно вытирал вспотевшие ладони.