Внезапно весь кров лесов осветился ярким всплеском света, и снова тьма захлопнулась с треском, ударившим по уху, как подлинный удар, и отголоски его взревели и раскатились, и пробормотали и замерли, и безмолвие снова завернулось в свою одежду и село дожидаться.

А теперь воздух всколыхнулся слабым движением, выросшим в ветерок, и на крыльях этого ветерка донесся издалека звук, похожий на жужжание волчка. То был дождь, падающий на расстоянии многих миль, двигаясь над лесом плотным щитом воды, и шум его, ударяясь о большой барабан лесного крова, разрастался в подлинный рев.

Вспыхнула новая молния, и Адамс увидел дождь.

То, что он увидел, не многим приходится видеть. По всему горизонту, как бы выравненная по ватерпасу, развертывалась сверкающая стена, простираясь от неба до леса. Подножие этой стены терялось в белоснежных волнах брызг и тумана.

Нельзя представить себе более внушительного зрелища, чем эта беспредельная стена и ниагарские облака пены и брызг, ревущие, живые, горящие в блеске молнии одну секунду и затопленные громом и мраком в следующую.

Адамс в ужасе побежал обратно в дом, заперся и стал дожидаться.

Дом был прочно построен и выдержал много дождей, но временами ему казалось, что смоет всю усадьбу без остатка. Ничего не было слышно, кроме шума дождя, и шум подобного дождя несравненно страшнее грохота грома и гула землетрясения.

Бывали минуты, когда он говорил себе: «Так не может продолжаться, — и все же продолжалось. Он взял лампу и пошел в спальню взглянуть на Берселиуса и Меуса. Берселиус все еще бредил, судя по движениям губ. Меус лежал, положив руки на грудь. Его можно было бы принять за спящего, если бы не широко раскрытые, блестящие глаза, следившие за каждым движением человека с лампой.

Наконец Меус поймал взгляд Адамса и сделал ему знак подойти. Он попытался заговорить, но рев дождя заглушил его слова. Адамс указал на потолок, как бы желая сказать: «Подождите, чтобы прошло», — потом возвратился в соседнюю комнату, сорвал со стены леопардовую шкуру, свернул ее вместо подушки и улегся на полу.

Он столько пережил за последнее время, что чувства его притупились и огрубели; ему было безразлично, снесет дом или нет; он знал только одно: что ему хочется спать — и спал.

Меус, оставшись один, лежал, глядя на свет лампы в дверную щель и прислушиваясь к грохоту ливня.

Никогда еще на его памяти не бывало столь сильного дождя. Он думал о том, проникнет ли вода в амбар и зальет ли каучук; бросили ли солдаты свои хижины и укрылись ли в конторе? Эти мысли не представляли для него ни малейшего интереса: они непроизвольно возникали и исчезали из сознания, наполовину парализованного постигшим его несчастьем.