— Вы знаете, — сказал Адамс, — что я рад был сделать все, что могу, для вас, и буду делать это и впредь; но с тех пор как я возвратился в Париж, я все время не нахожу покоя. Вы жалуетесь на бессонницу — это и моя болезнь.

— Да?

— Всему виной то вон место, оно вошло мне в кровь. Клянусь вам, в целом мире нет менее сентиментального человека, чем я, но этот ужас убивает меня: я должен действовать, должен делать что-либо, хотя бы выйти на площадь Согласия и кричать во все горло. Я и буду кричать во все горло, я не такой человек, чтобы молча смотреть на такого рода дела.

Берселиус сидел, опустив глаза на ковер; он казался рассеянным и еле слушал. Он превосходно знал, что Адамсу известно о деле на Прудах Безмолвия, но вопрос никогда не поднимался между ними, и они о нем не упомянули и теперь.

— Тот миссионер, с которым мы познакомились на обротном пути в Леопольдвилле, — продолжал Адамс, — пересказывал мне наблюдения многих лет, от которых кровь леденеет в жилах. То, что я видел собственными глазами…

Берселиус поднял руку.

— Не станем говорить о том, что мы знаем, — сказал он. — Что сделано, то сделано. Оно существует уже много лет, можете ли вы уничтожить прошлое?

— Нет, но можно повлиять на будущее! — Адамс встал с места и принялся ходить по комнате.

— Сейчас, в эту самую минуту, когда мы здесь говорим с вами, мерзостное дело продолжает совершаться: это то же самое, как если бы знать, что в соседнем доме убивают человека медленной смертью, и не иметь возможности вступиться. Когда я смотрю на улицы, полные, веселящейся публики, когда вижу битком набитые кафе и богачей в роскошных экипажах, когда я вижу все это и сопоставляю его с тем, что видел там, я готов отдать пальму первенства вот этому!

Он указал на большую гориллу, застреленную в Западной Африке Берселиусом.

— Эта была по крайней мере искренна. Какие бы зверства она ни совершала в своей жизни, она по крайней мере не разглагольствовала о чувственности и гуманности, раздирая своих жертв на части, и раздирала она их на части не ради золота. Это был честный дьявол, а это гораздо выше, нежели бесчестный человек.

Снова Берселиус поднял руку.

— Что бы вы хотели сделать?

— Сделать? Я хотел бы сломать адскую машину, называющуюся государством Конго, и гильотинировать изобретших ее негодяев. Этого я не могу сделать, но могу протестовать.

Но Берселиус сам участвовал в постройке машины, и лучше кого-либо знал ее силу. Он печально тряхнул головой.

— Делайте, что хотите, — сказал он. — Если вам нужны деньги, располагайте моими средствами, но прошлого вам не уничтожить.