Тот, кто возвратился из Африки, представлялся ей низшим существом, тенью того человека, которого она знала прежде.

— И это случилось с ним в то время, как он пытался спасти жизнь слуге?

— Да, — сказал Адамс, — будь вы там, вы назвали бы этот поступок высоким именем подвига.

Он рассказал ей подробности, как уже рассказывал их Шонару, но с дополнениями.

— Сам я был парализован, я только мог вцепиться в дерево и смотреть. Яростный натиск этой тучи животных был, как вихрь, — ни с чем иным не могу его сравнить, — как вихрь, лишающий вас всяких способностей, кроме зрения.

Теперь я могу представить себе конец света, когда солнце превратится в тьму, а луна в кровь. Это было ничем не лучше! Он же сохранил все свое хладнокровие и мужество, у него хватило времени вспомнить о человеке, который валялся тут пьяный от конопли, и нашлось достаточно мужества, чтобы попытаться спасти его. Он дорожил этим человеком, так как тот был великий охотник, хотя и безнадежный дикарь, без души и сердца.

Адамс остановился. В Максине Берселиус было нечто, отличавшее ее от заурядных женщин, нечто, быть может, унаследованное от отца, как знать? — Но во врожденной мягкости голоса и выражения, во всей ее прелести и женственности, сквозил какой-то внутренний свет. Подобно сиянию заключенной в опал лампады, эта умственная ясность Максины прихотливо пронизывала дымку ее красоты, то затуманиваясь, то снова выступая наружу. То было отражение того света, который люди зовут оригинальностью. Максина видела окружающий мир при свете собственного своего светоча. Адамс, хотя и перевидал гораздо больше видов, чем она, однако смотрел на них при свете чужих светильников.

Дом Заложников в Янджали сказал бы Максине несравненно больше, нежели сказал он Адамсу. На лице Меуса она прочла бы повесть, которой он и не подозревал; в жителях Прудов Безмолвия она усмотрела бы целый народ в цепях, тогда как он, со своими благоприобретенными понятиями о неграх и труде, видел в них всего лишь горсть непокорных туземцев. Понадобились черепа и кости, чтобы открыть ему глаза на окружающую его скорбь; один вид этих людей сказал бы Максине об их слезах.

Это инстинктивное проникновение в суть вещей научило ее читать в сердцах людей. Адамс заинтересовал ее с первого взгляда, потому что прочесть его было нелегко. Она никогда еще не встречала подобного человека, он принадлежал к особой породе. Женское начало в ней сильно тяготело к мужскому в нем, они были физически сродни друг другу. Она успела признаться ему в том, на сотни ладов и без слов, прежде еще, чем они расстались в Марселе, но дух его еще не взывал к ее духу. Она его не знала и, пока не приобрела этого знания, не могла полюбить его.