Новая военная винтовка, которой были полны речи Тирара, была бы интересной темой для старого Берселиуса: новому она казалась ненавистной.

Тут он впервые понял, что все знакомые, занятия и интересы, раньше наполнявшие его жизнь, стали теперь такими же ненужными и мертвыми, как и прежняя индивидуальность, некогда властвовавшая над его существом. Не только ненужными и мертвыми, но и в высшей степени неприятными. Придется заново создавать мир интересов из новых средств. Он жил в таком мире, все плоды, листья и злаки в котором были сожжены волшебным жезлом чародея; приходилось все засевать сызнова, и в настоящую минуту он не мог ума приложить, где бы ему найти хотя бы одно семечко.

Тем не менее он не сразу сдался. Подобно тому, как продолжаешь принимать невкусное лекарство в надежде привыкнуть к нему, он продолжал беседовать с Тираром.

После завтрака он сел сыграть в экарте со старым знакомым, но через полчаса бросил игру под предлогом нездоровья и отправился домой пешком.

ХХХVIII. МАКСИНА

ХХХVIII. МАКСИНА

Вечером того дня, когда Берселиус посетил Камбона, Адамс сидел в курилке перед большим исписанным листом бумаги, но внезапно схватил его, изорвал в клочки и бросил в корзинку.

Он пытался изобразить словами историю Конго, каковой она открылась ему.

Вся она целиком сложилась у него в голове, как гигантская драматическая поэма: широкие солнечные равнины слоновой страны под стражей ястребов; вечные беспредельные леса, древние, как Мемнои, юные, как весна, видевшие солнце, и ливни, и бури столетий; текущая к морю река, люди этой страны, и повесть их скорби и отчаяния.

Когда он сравнил то, что написал, с тем, что представлялось его уму, вся безнадежность попытки выступила наружу. У него хватило сил не более как на слабое отражение того, что он видел и слышал.

Изобразить этот народ под пятой этого рока мог только какой-нибудь Эсхил.

В то время как он сидел так перед картиной, которую не в силах был воспроизвести, перед ним стала другая картина. То был большой фотографический снимок с «Лаокоона». Он видел его сегодня в витрине Брентано и снова созерцал теперь глазами памяти.

Это чудесное произведение искусства, принесенное к нам волнами времен, эта эпическая поэма из мрамора выражала все то, чего не могли выразить слова. Отец и дети в тенетах рока; рука, отодвигающая на миг кольцо змеи, в то время как лицо с мольбой поднимается к небу; мучения, смертельный пот и жестокость, все было налицо; и в мыслях Адамса змеевидные лианы леса оживали, ядовитые плети каучуковой лозы сплетались в кольца, свивались и душили чернокожий народ и его сынов, столь же недоступных милосердию и помощи, как Лаокоон и его сыновья.