А там, у костра, пели все новые и новые песни. Иван Васильевич не улавливал слов. А Попов, узнавая мелодию, подпевал своим низким голосом:

Затем:

И еще:

— «Белая армия, черный баран…» — начал он новую песню, но тут же залился смехом.

— «Баран»!.. Сам ты баран! — брюзгливо заворчал Фокин.

— С детства пою эту песню, но так толком и не знаю, что такое барон… Кто они такие, эти самые бароны?

Пока Иванов разъяснял ему, кто такие бароны, ребята принесли клубящийся паром ужин.

Несмотря на то что у собравшихся здесь людей теперь появилась надежда на спасение, никто из них не разглагольствовал на эту тему, все вели себя скорее сдержанно, нежели весело, никто не говорил громче обычного, никто беспричинно не смеялся. Этого не было. Но блеск их глаз, но выражение их лиц — все говорило о переполнявшей их радости.

А Фокин? Этот, бедняга, лежал и бубнил, что колхозники не приедут, что он возмущен страшной наивностью тех, кто в это верит. Но люди уже не обращали внимания на его слова, просто молча ухаживали за ним, подавали ему еду. Так и провели они этот вечер…

После ужина Николай и Вася вышли к костру. А остальные слушали Дашу. Она переводила им газету «Кыым».

Так прошел одиннадцатый день.

I

I

— Идут! — Вася толкнул локтем задремавшего Тогойкина. — Волки идут…

Тогойкин прислушался. Гудело пламя пылающего костра, со щелканьем отлетали красные угольки, тихо шелестел подтаявший снег. Других звуков вроде бы не было. Тогда Тогойкин отошел в сторонку и высвободил из-под шапки ухо. По другую сторону широкой низины на вершинах таежного леса шумел ветер.

— Идут… Идут, дружище! — шептал Вася, не отходя от костра. — Неужели не слышишь, как похрустывает у них под ногами снег?